Туфан Ахундов: «Моральные долги перед памятью представителей моей фамилии, я могу оплатить только исследованиями и публикациями» - ФОТО
На днях видному азербайджанскому археологу, главному научному сотруднику Института Археологии и Этнографии Национальной Академии Наук Азербайджана (НАНА), доктору исторических наук Туфану Ахундову исполнилось 70 лет.
Работы Т.Ахундова хорошо известны в научных кругах, как Азербайджана, так и далеко за его пределами.
Следует отметить, что на его работы ссылаются специалисты по всему миру.
В связи с юбилеем нашего учёного заведующий отделом По связям с общественностью Института Археологии и Этнографии НАНА Парвиз Гасымов взял интервью у маститого ученого.
1news.az представляет читателям интервью с Т.Ахундовым:
— Туфан муаллим, расскажите пожалуйста о своей биографии.
— Биография моя особенно ничем не отличается. Родился 70 лет назад в Баку. Отец – геолог, входил в группу первых геологов, получивших образование на азербайджанском языке. Мать - педагог, оставившая работу ради воспитания своих 6-ти детей. Я, как у нас дома говорили, шёл пятым номером в этой шестёрке. Отличался тем, что всегда пытался не делать того, чего не хотел делать. Правда, не всегда получалось, но за это прослыл упрямым. С малых лет любил рисовать, лепить, делать различные поделки.
В школе мои работы на занятиях по труду не раз выставляли на показательные стенды. Сказать, что был прилежным учеником, было бы неправдой. Учил то, что мне нравилось и, игнорировал малоинтересные для меня предметы. За это, как-бы в наказание в день моего 15-ти летия меня перевели в вечернюю школу и определили на работу разнорабочим. До прихода в Академию, сменил много рабочих мест. Работал продавцом, рабочим на стройке, картографом, модельщиком, художником и т.д. После поступления на архитектурный факультет поработал техником-архитектором, архитектором. И опять пошло поехало. Решив стать востоковедом, бросил институт, пошёл работать на завод, где числился то ли слесарем, то ли токарем, а фактически работал художником. В красных тонах писал огромные картины с изображением рабочих, Ленина, знамён, промышленные пейзажи, которые развешивали в цехах. Нужна была справка о направлении Советского рабочего с завода в Московский Институт Востоковедения. Справку получил, поехал, но к востоковедческому образованию меня, как военно не обязанного, близко не подпустили. И спасибо моим учителям, благодаря которым я, всё таки кончил архитектурный факультет. Это были педагоги с большой буквы, которым я и не только я обязаны своим настоящим. Они воспитали, хотя правильнее было бы сказать, вложили в меня стержень внутренней свободы. Обо мне, конечно, могут быть различные, порой противоположные мнения. Но меня это совсем не беспокоит, я защищён этим стержнем свободного человека. Мнения могут быть разные, главное чтоб я был самим собой, во всех своих делах и поступках не терял стержень внутренней свободы, совести и чести.
— Известно, что Вы представитель той фамилии азербайджанской интеллигенции, судьба которой тесно связана с историей азербайджанского народа 19-го и 20 веков. О выдающихся личностях Вашей фамилии, пожалуйста, несколько слов.
— На этот, казалось бы, простой вопрос нелегко ответить. Это обязывает. Многие представители родов, потомком которых я являюсь, действительно достойно служили Азербайджану в различных сферах. Так, в самом начале 19 века один из них Ахунд Мир Салим, получивший блестящее образование в Кербале, пользовавшийся большим уважением при Мустафе хане Ширванском, открыл медресе в Джавадском магале и преподавал в нём. Его брат Мешади Азим бек командовал частью кавалерии этого ханства. Сын Ахунд Мир Салима Мирза Исмаил Гасир в середине 19 века открыл в Ленкорани школу «Усули джадид» (новой методики) со светским уклоном, для которой сам писал оригинальные учебники. Одновременно он, будучи одним из классиков Азербайджанской поэзии 19 века, создал в Ленкорани бессменно возглавлял поэтическое собрание «Фёвджул фюсаа» (красиво говорящих). Старший сын Мирза Исмаила Гаджи Ахунд Мирза Салим, получивший высшее духовное образование в Наджафе, с первых дней борьбы за национальное самоопределение Азербайджана в 17 году 20-го века с оружием в руках и словом встал на защиту этой идеи, был членом Закавказского Сейма, Национального совета, Парламента Азербайджана.
В качестве члена Национального совета был одним из тех, подпись которых стоит на «Акте о Независимости», провозглашённом 28 мая 1918-го года в Тбилиси. Брат его, мой дед по отцу Мирза Саби за «контрреволюционную пропаганду» был репрессирован в 1937-году и скончался в лагере. Представители другой ветви представляемых мной родов, ещё в начале 19 века во время Русско-Гаджарской войны были одними из «виновников» того, что договор о разделении Азербайджана был подписан лишь в 1928 году, хотя война закончилась в 1826 году. Они не позволили Гасан хану оставить Ленкоранское ханство на волю России и переселиться в Иран. Шахверди бек Калантарли сказал хану, что «Наши предки говорили, ни при каких обстоятельствах не покидайте свою землю». В результате, сопротивление Российской экспансии затянулось ещё на два года. Уже в первые годы советской власти в 1926 году «за мусаватскую и контрреволюционную деятельность» был арестован и сослан в Соловецкий лагерь отец моей матери Гейбат бек Калантарли, где он и скончался. Имён можно назвать много, я отметил лишь некоторых. Конечно, я бы мог умолчать об этом, прикрывшись «скромностью». Но, во-первых, они в первую очередь представители азербайджанского народа и их имена, как и многих других отдавших все силы и даже жизни за Азербайджан надо знать и помнить всем и всегда. Во вторых, в их деятельности нет ни толики моих заслуг, чтоб я «скромничал». В то же время, этот «груз» предков накладывает на меня обязанность моральной ответственности за всё происходившее и происходящее сегодня, за то, что ждёт Азербайджан завтра. Насколько я справляюсь с этой ответственностью, судить не мне.
— А как Вы пришли в археологию? Самые первые исследования.
— Это произошло в то время, когда я маялся, бросив работу и учёбу на Архитектурном факультете и, не поступил на факультет востоковедения. Искал работу по душе, то ли история архитектуры, то ли этнография. Об археологии у меня было очень мало представлений. Мои многократные посещения академических институтов ни к чему, кроме обещаний не приводили. Даже звонок Зии Буньятова не сдвинул этот процесс с мёртвой точки. Но, как-то придя, в тогда ещё Сектор археологии и этнографии Института Истории к своей бывшей сокурснице по Архитектурному факультету узнал, что у них освободилось место реставратора. С этим ремеслом я не был знаком, но зная свои способности к «рукоделию», изъявил желание стать реставратором. Покойная Сара ханым Эфендиева представила меня руководителю отдела Джаббару Халилову. Был принят и в тот же день отправился в археологическую экспедицию в Губинский район. Как выяснилось, археология штука неизлечимо «заразная». Мне очень жаль людей, не «заразившихся» столкнувшись с ней. Меня «зараза» взяла сразу и навсегда. Объектом моих первых раскопок был некрополь античного времени у села Рустов, случайно открытый нефтеразведчиками. Руководитель экспедиции, показав нам объект, разместил нас в старинном двухэтажном доме в самом городе Губа. Экспедиционной машины не было. Мы втроём, я, Роза Аразова и Лейла Гусейнова рано утром бежали на автовокзал, садились на рустовский автобус и, проехав 20 километров, сходили в центре села Рустов. Потом нужно было пройти 2 километра в гору к буровой. По дороге девочки, нырнув в кусты, молниеносно переодевались. Для меня всё было ново: скелеты, керамические сосуды, оружие, бусы. Конец работы увязывали со временем выезда очередного автобуса, на который нужно было успеть. И все начиналось в обратном порядке. Собрав все находки в огромный рюкзак и, взваливал его на плечи спешили с девочками чуть ли не бегом вниз, к приезду автобуса. По дороге девочки опять переодевались в кустах. В городе ещё нужно было успеть на базар. Девочки приступали к стряпне, стирке, составлению описей, а я, в своей комнате до глубокой ночи мыл, сушил, рисовал и реставрировал находки. Однажды девочки ушли за покупками, а я, помыв черепки, не мог дождаться, когда они высохнут. И меня «осенило». Пока их не было, сложил черепки в кастрюлю и положил на плиту. Черепки сохли на глазах, и в самый последний момент девочки вернулись. Попался. Оказалось, это их самая востребованная кастрюля, а я умудрился её испаганить черепками из погребений. Несколько дней ею не пользовались, но постепенно она опять вошла в обиход.
И сегодня мне совестно за то, как нещадно заставлял работать нанятых в качестве рабочих молодых ребят из села. Я был молод, физически не плох, сам так работал и в то время не мог понять, как им трудно. И в последующих экспедициях не раз такое случалось. Некоторые рабочие после работы со мной искали повод перейти под другое начало. Единственное оправдание моей «вины» это то, что я и сам работал с ними наравне, а порой и больше, не прячась от солнца и непогоды, не строя из себя начальника. Со временем, возможно с возрастом, осознал цену людей, работающих со мной, необходимости заботы о находящихся рядом людях, по возможности облегчая их труд. И сейчас нередко, встречая своих бывших рабочих, часто выросших и не узнаваемых мной, обращающихся ко мне с неподдельной теплотой, ещё раз убеждаюсь в значимости человечности во взаимоотношениях, независимо от должности и рангов.
— В одной Вашей статье говорится, что древнее население позднехалколитической культуры (энеолит, медно-каменный век), условно названное «лейлатепинской», была более развита в металлургии и керамике, чем последующее раннебронзовое население, относящееся к культуре «Куро-Араксской» культуре. Т.е. в древности как и в современном мире разные народы имели разную степень развития. Нашим читателям это очень интересно.
— Любое развитие - плод «необходимой потребности», без пресса которого ни о каком развитии не может быть и речи. Подобным прессом чаще всего служат экстремальные климатические условия занятой данной популяцией природной ниши. Но, видимо, в качестве дополнительных средств давления могут быть и другие причины, к примеру, демографический «взрыв», межпопуляционные отношения и многое другое. Лейлатепинская традицию мы относим к «первому шагу» в эпоху бронзы на Кавказе, не признавая понятия халколит, которого на Кавказе не было. Она, то есть Лейлатепинская традиция, результат миграции на Южный Кавказ полностью сложившихся переднеазиатских племён, уже на своей прародине хорошо знакомых с металлургией. Её, кстати, можно назвать и Лейлатепинским вариантом Урукской традиции или же Южнокавказским вариантом Урукской традиции. Что касается Кура-Араксской традиции, то она, хотя и появилась на Южном Кавказе после лейлатепинцев, представляла собой традицию с менее развитой металлургией, хотя также уже была знакома с металлургией бронзы. Видимо, на своей прародине на эту традицию не давил пресс «необходимой потребности» металлургии. Кура-араксцы cделали «второй шаг» в эпоху бронзы на Южном Кавказе, расцвет которой произошёл уже на этой территории. Если сопоставлять керамическую культуру этих традиций, то я бы не сказал, что керамика Лейлатепинской традиции лучше Кура-араксской. Каждая обладает своими плюсами и минусами. В то же время, видимо, качество и эстетические особенности этих керамик удовлетворяли потребности их обладателей, соответствуя их эстетическому вкусу и бытовой необходимости.
— В археологии есть предположение, что между неолитом и халколитом есть «разрыв», временная пустота, или как выражаясь научным термином «хиатус». Выражаясь проще, не было никакой связи между населениями этих эпох. Подтверждается ли это предположение?
— До определённого времени в представлении всё было, ка-бы разложено по полочкам. Одна традиция непременно местная, сменялась другой, выросшей непременно из предшествующей, то есть уже по определению местная и так до наших дней. Каких-то хронологических разрывов или пришельцев в этом процессе не допускалось. И мало кого беспокоило то, что переход одной традиции в другую (даже если допустить, что новая традиция выросла из старой) не может произойти мгновенно, по «решению общего собрания». Это временной процесс, который должен иметь переходные стадии. В лучшем случае говорили о культурных связях и влияниях. Но забывали, что для этих связей и влияний необходимы передающие их носители. Первой ласточкой, прорвавшей эту «стабильность» стал доклад под названием «Обейдские племена Месопотамии в Азербайджане», представленный Идеалом Наримановым на Всесоюзной конференции в 1985 году. Тут открыто, на конкретном материале было сказано о переселении на территорию Азербайджана совершенно чуждых для этой территории племён, принесших с собой уже хорошо сложившийся комплекс своей традиции. Помимо многих новшеств, стимулом которых стал этот доклад, выяснилось, что выпестовываемая уже не одно десятелетие непрерывная связь между так называемым энеолитическим населением и носителями Кура-Араксской традиции, мягко говоря, безосновательно. Между ними на этой территории обитали пришлые племена, названные Идеалом Наримановым Лейлатепинскими. И главное это то, что новая традиция не имеет элементов переходных форм ни с предшествующей, ни с последующей традициями. Она с ними не сталкивалась. То есть налицо, во-первых факт имевшей место миграции человеческих масс со своей сложившейся традицией на территорию Азербайджана, а значит, такое могло происходить и в другие периоды. Во вторых, между сменяющими друг друга традициями нет физической связи, следовательно, был временной разрыв между ними - «хиатус». Временные рамки, имевшие место и их причины требуют отдельного и исследования. Что происходило во время «хиатуса», мы не знаем. Но трудно поверить, что территории полностью пустовали.
— Ваши последние исследования прошли на территории Джалилабадского района в поздне неолитичесих памятниках Аликёмектепе, Полутепе. Неолитические традиции этого региона связаны ли с традициями северо-западного региона, например с Гёйтепе или нет? Их место в Шомутепинской культуре неолита Южного Кавказа?
— Толчком к началу моих исследований на Мугани стали работы покойного археолога Фармана Махмудова, исследовавшего поселение Аликёмектепе, но, к сожалению, не успевшего полноценно опубликовать ни результаты своих работ, ни уникальный комплекс этого памятника. Желая восполнить этот пробел в археологии, я столкнулся со многим мне не понятным. Это факт, что даже при идеальной полевой документации и отчета, автор исследования пусть даже непреднамеренно хранит в себе много того, что известно только ему. Начинал я работы на поселении Полутепе, помимо всего для того, чтоб понять материал Аликёмектепе. Аликёмектепе и Полутепе - памятники единой традиции, которую мы называем Муганским неолитом. Эта традиция, помимо территориальной удалённости и по этно-культурной принадлежности, и хронологически далека от Шомутепинской традиции, в частности поселения Гёйтепе. Но есть некоторые элементы, опосредованно связывающие Шомутепе и Мугань. Если Муганский и Гарабагский неолит, на мой взгляд, имеют корни в общем для обеих традиций этно-культурном мире, то Шомутепе (опять же на мой взгляд и могут быть другие мнения) сложилось из двух совершенно различных этно-культурных начал, корни которых находились в совершенно различных этно-культурных мирах. Хочу напомнить, что этно-культурные образования не возникают из ничего и не исчезают (во втором случае, видимо, возможны катастрофическое прекращение популяции). Они складываются как минимум из двух начал и наоборот, раскладываются, то есть уходят с исторической арены, вливаясь в качестве составных компонентов в другие образования. Вариаций может быть бесконечно много. В сложении Шомутепинской традиции с одной стороны участвовали носители этно-культурной традиции Гарабагского неолита, корни которого уходят в общий с Муганским неолитом этно-культурный мир. Корни наличия отдельных элементов Шомутепинской традиции находящих параллели на Мугани, уходят в общий для Гарабага и Мугани этно-культурный мир, откуда через Гарабаг попали в Шомутепинскую традицию.
— Поздненеолитическое святилище, обнаруженное в Полутепе, оно имеет аналоги?
— Я пока не знаю синхронных аналогий святилищу, выявленному на Полутепе. Возможно, они и есть. Но для последующего периода могу указать на более компактные, возможно, семейные алтари, выявленные на поселении Алхантепе и некоторых памятниках Лейлатепинской традиции. И в них в центре обмазанной площадки сделана выемка или вставлен венчик сосуда, в котором разжигали ритуальный огонь. Подобные алтари имеются и на хронологически близких памятниках Средней Азии.
— Над чем Вы теперь работаете, Ваши научные планы?
— Желаний больше, чем возможностей. Но 70 лет это не тот возраст, когда можно откладывать на потом, это время когда уже нужно подбирать концы. В первую очередь нужно опубликовать материалы исследования на поселении Алхантепе. Большая часть работы по Алхантепе уже сделана. Немало сделано и по Полутепе. Этот памятник я хочу опубликовать вместе с Аликёмектепе, с которого всё и началось. Иншаалла они войдут в третью, последнюю книгу из сери, «У истоков Кавказской цивилизации», под названием «Памятники традиции Муганского неолита». И по ней уже сделано немало. Кроме того, у меня есть моральные долги по отношению к фамилии, которые нужно платить, а платить я могу только исследованиями и публикациями. Вот и все планы. Как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. Иншаалла, поживём, увидим.
— Спасибо за интервью, еще раз поздравляем Вас с юбилеем, желаем здоровья и дальнейших успехов во имя азербайджанской науки.
— Спасибо Вам за предоставленную возможность поделиться своими взглядами.
1news.az
