Галерея Бахрама Багирзаде. Ялчин Адыгезалов - повелитель оркестра – ЧАСТЬ II

1news.az продолжает пополнять «Галерею Бахрама Багирзаде» новыми материалами.

Сегодня Бахрам представляет материал об азербайджанском дирижере Ялчине Адыгезалове.

Талантливейший азербайджанский дирижер Ялчин Адигезалов, безусловно, уникален – фантастическая, мощная харизма, феноменальное мужское обаяние, прекрасная стать и милая, чуть застенчивая улыбка. Когда он становится за дирижерский пульт, то мгновенно возникает какое-то магическое ощущение, что сейчас, в эту секунду, он, как сталкер, возьмет тебя за руку, и начнется этот волнующий путь «очищения» и прикосновения к самому прекрасному творению Всевышнего – Музыке…

С первой частью данного материала можно ознакомиться, пройдя по данной ссылке.

– Они тоже хотят стать музыкантами?

– С будущей профессией они пока не определились, но надеюсь, что их ждет светлое будущее. Мы воспитываем их довольно строго, я даже считаю, что иногда слишком уж «пережимаю», потому что они находятся под постоянным, жесточайшим контролем. Родители обязаны подготовить детей к самостоятельности.

Помню, как на нас с отцом обиделся Ниязи, когда узнал, что я решил учиться в Ленинграде.

– Как же это так? – неистовствовал маэстро, – я ничего не знал!!! На коленях у меня сидел, а сейчас хочешь стать дирижером? Да кто ты такой?

– Как кто? – пытался я ему возражать, – Я музыкант в третьем поколении!

– Чтобы быть дирижером, надо иметь особый дар! Как вы могли принять решение без моего ведома?!

Он долго еще возмущался, а потом написал письмо Мусину: «Примите, как родного». Годы спустя я понял, что маэстро готовил меня к нашей сложной профессии.

Теперь мы так же готовим сына, так как сейчас в любой специальности жесточайшая конкуренция. В конце года Зульфугар получил высокие баллы в школе. Самое смешное, когда я его спросил, что он хочет в награду, он тут же мне ответил: «Папа, купи себе новую машину. Это будет самый лучший подарок для меня».

– Вам пришлось чем-то жертвовать ради профессии?

– Моя супруга утверждает, что я настойчивый человек, и если чего-то действительно захочу, мир перевернется, но добьюсь этого. Честно говоря, сам про себя я так не думаю. К сожалению, многое так и не смог осуществить в силу разных причин, но в целом стараюсь не останавливаться на достигнутом. Недавно после концерта в Прибалтике ко мне подошла местная журналистка и застала меня за кулисами сильно взмыленного, обессилевшего, в измочаленном фраке. Увидев меня в таком виде, она с характерным акцентом, немного растягивая слова, задала вопрос:

– А для чего все это?

– Как для чего? Для удовольствия! – ответил я.

– Какое же это удовольствие, если вы в таком виде?..

Каждый раз, когда становишься за пульт, ты окунаешься во временное пространство и начинаешь кожей ощущать, ради чего все это… Это состояние даже нельзя назвать удовольствием, это безумный восторг какого-то космического уровня, брызжущий сквозь кору головного мозга! Ради этих волшебных мгновений, думаю, стоит заниматься нашей профессией. А когда это происходит коллективно, когда у всего оркестра «идут мурашки», и ты начинаешь парить… Это такой драйв, к которому ты постоянно стремишься. И без которого не мыслишь жизни…

Больших денег классические музыканты не зарабатывают, никто из нас не стал миллионером. Тем не менее, мы продолжаем служить искусству и это приносит свои плоды. Нашему «Симфо-мугам» проекту восторженно аплодировали в Лондоне, Берлине, Будапеште, Киеве. Лет восемь назад наш мугам был на краю пропасти, и за то, что предприняла Мехрибан ханум Алиева, ей надо при жизни поставить памятник, потому что она спасла то, на что уже замахнулись недруги! Армяне на государственном уровне провели тысячелетие тара! Как-то я смотрел передачу по российскому телеканалу, и там, у армянского ведущего спросили – какой самый известный национальный армянский инструмент? Если бы он сказал «кяманча», было бы не так обидно, потому что в том или ином виде она есть у многих кавказских народов. Но он замахнулся на святое, изрек, что древним исконно армянским ин­струментом является тар! Сейчас же, благодаря международному мугамному фестивалю справедливость восторжествовала. Также фестиваль в Габале, быстро набирает обороты, слава о нем облетела пол Европы.

– Надо быть мудрецом, чтобы правильно себя оценить. Довольно трудно понять, кем же ты на самом деле являешься. Вы ответили для себя на этот вопрос?

– Надо всегда оставаться самим собой, потому что быть разным очень утомительно. Я понимаю, что есть определенные ситуации и круги, где надо быть более сдержанным, нежели в компании друзей. У меня есть свой кодекс законов, по которым я стараюсь жить. Наверное, это перешло ко мне от родителей, которые жили внимательно, относились к людям с невероятным добродушием и всем старались помогать. Иногда, правда, я бываю жестким в работе, особенно когда чувствую, что «дети расшалились». И еще я не терплю, когда мне утверждают, что иногда можно пойти на сделку с сове­стью, потому что за кого-то попросили. На это я не иду.

– Сложная позиция, из-за этого можно и пострадать…

– Возможно. Ну, не пригласят меня в следующий раз решать какие-то вопросы, вот и все. Надо уметь защищать свои позиции до конца. Ведь за все поступки когда-нибудь придется отвечать, и возмездие рано или поздно состоится. Этот закон бумеранга работает безотказно.

– Вы в молодости часто ошибались?

– Конечно, по неопытности…

– И сразу это осознавали?

– Нет, объективный анализ вырабатывается с годами. Вспыльчивость, неосторожность в высказываниях – да, но подлости на моей совести нет. Когда меня пытались незаслуженно обидеть, я мог вспылить и довольно же­стко ответить даже высокопоставленным чиновникам, хотя потом за это страдал. Но я нисколько об этом не жалею, потому что в противном случае мне было бы намного тяжелее жить. Может быть, если бы я был гибче, все сложилось бы по-другому. Но я никогда ничего не просил, потому что всегда помнил слова отца – работай много, довольствуйся честно заработанным. Отец был профессором, народным артистом, орден «Шохрат» ему вручал Гейдар Алиевич, а Ильхам Гейдарович вручал самую высокую награду Азербайджана – орден «Истиглал». Однако самое главное – дед, отец и дядя всегда пользовались огромной любовью и уважением народа, поэтому до сих пор, куда бы я не пришел, все высоко чтят их память.

– У вас есть любимые концертные площадки?

– Ощущения всегда разные. Например, Екатеринбург – мрачный город, но зал филармонии – настоящий островок радости. В Москве энергетика стала тяжелой, но есть восхитительный Большой зал консерватории, Светлановский зал, «Геликон-опера».

Стамбул – царь-город, потрясающий, двадцать четыре часа не спит, разноязыкий, колоритный. Я четыре года проработал штатным дирижером Стамбульской оперы, но любимых площадок там нет, потому что нет ауры настоящей театральной, концертной публики. Там это не «висит» в воздухе. А в Лондоне, Берлине и Вене ты просто счастлив, потому что все пронизано музыкой и подчинено ей.

– Есть ли разница в ощущениях между старыми концертными залами и новыми современными площадками?

– Конечно, есть! Это как между новым и старым храмом. В свое время Ельцин построил на месте расстрела царской семьи новую церковь – вся в золоте, бронзе, мраморе. Я там был на службе, но меня ничего не тронуло, потому что ненамолено. А зайдешь в какую-нибудь деревянную церквушку или в нашу Кубинскую мечеть, и там все пропитано молитвой. То же и с концертными площадками, то же и с новыми оркестрами, когда ты начинаешь им что-то рассказывать об истории создания 6-ой симфонии Шостаковича, например.

– Так с оркестром еще надо поговорить?

– Я очень люблю общаться с музыкантами. В Турции, например, очень трудно объяснить музыкантам, что такое 37-ой год, почему, при упоминании имен Сталина и Берии у целого поколения стыла кровь. Во время репетиций у меня иногда глаза наполнялись, настолько остро я чувствовал переживания композитора. Но все равно, требуемого надрыва я так и не добился. А в Москве, Петербурге или Екатеринбурге оркестрантам ничего объяснять не надо, они и так все чувствуют. Есть такое понятие – генетическая память крови. Ведь ни я, ни мой отец не были репрессированы, дед мой тоже не сидел, а вот родной брат бабушки, пострадал за критику политики Сталина. Его объявили врагом народа и сослали на шесть лет в Оренбург. Впоследствии он стал членом корреспондентом академии наук, и, самое смешное, лауреатом Сталинской премии. Думаю, во многих из нас этот страх где-то еще сидит.

– Какие композиторы и музыкальные произведения являются у вас любимыми?

Если бы в Азербайджане не было Узеир-бека, у нас ничего не было бы в сфере музыки. Мы должны быть благодарны судьбе, ведь он был не просто великим, гениальным композитором, он создал уникальную школу, воспитал великих учеников – Караева, Амирова, Ниязи… Никто не может с нами тягаться в этом плане, ни одна постсоветская страна, кроме России, конечно.

Согласитесь, что самых больших успехов в мировом масштабе, за всю историю своего существования, Азербайджан добился именно в области музыки. Это воистину наше национальное достояние.

Преклоняюсь перед Чайковским, Шостаковичем, обожаю Рахманинова, Скрябина, Стравинского. Люблю Бетховена, Брамса, Малера, Грига, Сибелиуса. Меньше люблю Шумана, к Шопену отношусь с уважением. И конечно, итальянцы – Верди, Пуччини, Беллини…

– Как вы любите отдыхать?

– Времени всегда не хватает. Год, как правило, расписан буквально по дням. К сожалению, постоянно приходится откладывать какие-то проекты «на потом», вычленять главное, от чего я никак не могу отказаться. Что же касается отдыха, обнимешь детей, пообщаешься с ними, выслушаешь их просьбы – это и есть самый лучший отдых. Если удается выехать куда-то вместе, так это вообще замечательно. Очень люблю море, старюсь заниматься спортом круглый год. Люблю читать, смотреть новые фильмы в кругу семьи.

– У вас очень фактурная внешность. Вас не приглашали сниматься в кино?

– Нет, но я знаю, какой это тяжелый процесс. Я сторонник того, что каждый должен профессионально заниматься своим делом. Журналисты иногда задают мне вопрос – хороший ли я дирижер? Может быть, это прозвучит несколько самонадеянно, но я считаю себя профессионалом, потому что учился своему ремеслу до 30 лет – одиннадцать лет в школе, четыре года в Баку, год в Ташкенте, пять лет в Ленинграде, а потом еще полтора года стажировался в Вене. Однажды меня спросили – когда же начинается дирижерский возраст? Когда мне было сорок, я отвечал что после сорока, а недавно я беседовал с главным дирижером Киевской оперы, которому исполнилось шестьдесят. Маэстро Кожухарь поинтересовался моим возрастом:

– Сколько вам лет?

– Пятьдесят, – ответил я.

– Да вы еще мальчишка! Вот после шестидесяти начинается самое интересное… Представляете, какая это уникальная профессия – дирижер!

– История музыки, в отличие от живописи, например, не омрачена кровавыми событиями. Ведь за иными полотнами тянется просто ужасающий шлейф преступлений, похищений и даже смертей…

– А как же быть с Сальери? Он же действительно был хорошим композитором, и к профессии относился намного серьезнее, чем Моцарт. Но Творец наградил талантом не его, а прожигающего жизнь Моцарта, с чем Сальери смириться так и не смог.

Хотя, все это домыслы, в которые нас заставил поверить гений Пушкина.

– А вас никогда не мучила зависть к чужим успехам?

– У каждого из нас свое место под солнцем. Есть дирижеры, перед искусством которых я преклоняюсь – Кондрашин, Светланов, Темирканов, и, конечно же, Валерий Гергиев. Его дирижерская манера отличается невероятным, нетрадиционным мануалом, у него случаются неточности, иногда он может выйти неподготовленный, некоторые вещи забывает, но он – дирижер от Бога.

Мусин говорил, что Гергиев делает все наоборот: «Я его этому не учил, что это за руки? Никакой пластики, никакой эстетики!» Но результат всегда фантастический и Мусин гордился своим учеником. Когда мы провожали нашего Учителя в последний путь, все хлопоты по организации на себя взял Гергиев.

– А кто из западных дирижеров близок вам по духу?

– Итальянцы – Артуро Тосканини, Клаудио Аббадо, Риккардо Мути. Мне близок их энергетический накал и эмоциональная манера. Был такой выдающийся дирижер, Карлос Клайбер, сын дирижера Эриха Клайбера. Удивительный, утонченный художник.

Его интерпретация венских классиков неподражаема.

– Как вы относитесь к тому, что некоторые исполнители становятся дирижерами?

– Это не серьезно. Ни Башмет, ни Плетнев, ни Спиваков не стали профессиональными дирижерами. Все они – большие музыканты. Я много раз бывал на их репетициях. Они так образно, ассоциативно рассказывают оркестру о произведении, что дальше уже можно не репетировать. За Ростроповичем музыканты шли, потому что у него был огромный авторитет выдающегося исполнителя, но такие корифеи, как Рихтер, Гилельс, Коган, никогда не брали в руку дирижерскую палочку.

Поймать в руке звук и управлять им – это не просто, этому ремеслу надо учиться долго.

– У вас не возникает желания подготовить и исполнить фортепианную концертную программу?

– Ради чего? Ради «галочки»? Каждый должен заниматься своим делом. Такие опыты могут вызвать только улыбку. Жизнь коротка, еще много выдающихся симфонических и оперных опусов, которые не исполнены, чтобы растрачиваться на что-то другое.

– Сколько классической музыки вы уже переиграли?

– Не буду лукавить, но думаю, что еще не дошел до половины. Меня все больше захватывают масштабные проекты.

– Типа опер Вагнера?

– Для Баку это пока нереально.

– А если не в Баку?

– Для меня важнее то, что мы делаем дома. Чтобы дойти до Вагнера, надо еще поставить многих итальянцев и французов. Но самая большая боль, незаживающая рана это то, что на азербайджанской сцене за двадцать лет не была поставлена ни одна русская опера. Последний раз я дирижировал «Евгения Онегина» в Баку в 1991 году. Мы ставим русские оперы в других театрах, в других странах. Я пригласил руководителя «Геликон-оперы» Дмитрия Бертмана поставить «Князя Игоря» в Стамбульской опере. Разве мы не могли бы это сделать у нас?! Это серьезная проблема. Россия – великая оперная держава. Мусоргский, Римский-Корсаков, Бородин, Чайковский, Прокофьев – все это когда-то было в Баку. В 1990 году мы провели юбилей, посвященный 150-летию Чайковского, а в прошлом году весь мир отмечал его 170-летие. Все, кроме нас. Я опять поднимал этот вопрос – поставить в Баку русскую оперу. В итоге, улетел в Москву, дирижировать «Пиковой дамой». Четыре вечера подряд… Эта опера – «лебединая песнь» Петра Ильича, ее эмоциональный накал таков, что после спектакля надо два дня приходить в себя. Удивительно, но каждый вечер в зале было очень много японцев. Оказалось, что они специально прилетели из Токио на юбилей Чайковского, потому что считают его своим… японцем! В Токио функционирует «Фан-клуб любителей Чайковского». Как вы думаете, сколько раз в году исполняется 6-ая симфония в Токио? Для примера скажу, что в Баку ее исполняют – раз в три-пять лет, в Москве – три-четыре раза в год. В Токио же – 300 раз в году! Они провели социологический опрос и выяснили, какую музыку хотят слушать токийцы. По результатам выяснилось, что для того, чтобы удовлетворить запросы на 6-ую симфонию Чайковского, нужно чтобы ее еженедельно исполняли все двенадцать токийских оркестров. То есть, в Токио эта симфония звучит круглый год и при аншлагах!

– Вам доводилось работать с азиатскими исполнителями? Насколько они сопоставимы с европейцами?

– В прошлом году на фестивале в Бодруме мы выступали с Измирским симфоническим оркестром. Солистка из Пекина играла на китайской национальной скрипке – эрху. Это инструмент, чем-то напоминающий нашу кяманчу – три струны, длинная дека, смычок, но она так виртуозно владела инструментом, что весь зал, образно говоря, стоял на ушах! Никакая Ванесса Мэй в сравнение не идет! Остановить поток из Азии невозможно, правда, глубокой исполнительской культуры, вековых традиций у них пока нет. Но это удивительные нации! Посмотрите, в Японии же ничего нет, ни нефти, ни одного полезного ископаемого. А занимают, вместе с Китаем, ведущие позиции в мире по уровню развития. На мой взгляд, нефть – это беда, гарантирующая постоянное геополитическое напряжение. Когда деньги «фонтанируют», это расслабляет нацию.

– География ваших поездок охватила уже все континенты?

– Нет, в Австралии, Южной Америке и Африке пока еще не выступал. Многие годы стараемся организовать гастроли нашего оркестра в Иран, но легче купить у фарсов атомную бомбу, чем договориться о концерте в Тебризе. Их можно понять, поистине, искусство – страшное оружие.

– Вы легки на подъем?

– Я люблю ездить. Иногда бывает утомительно, но профессия обязывает. Для творческого человека это огромный стимул, потому что когда долго не выезжаешь, начинаешь «ржаветь». Мне интересна та поездка, где есть работа, а ездить просто так, чтобы слоняться по улицам и городам, мне непозволительно.

– У вас не было желания уехать во время тех смутных и страшных времен?

– Нет…

– Баку не отпустил?

– Нет, не поэтому… Извините за громкие слова, но я понимал, что если и я уеду, многое рухнет. Здесь больше никого не осталось, к этому времени уехали все, и оркестр осиротел. В то время я завершал стажировку в Вене. Из Баку сообщили, что меня назначают главным дирижером, самым молодым на территории СССР. Мне был 31 год… Я приехал, и мы три года проработали в холодной филармонии, без отопления, практически без зарплаты, вокруг были слышны выстрелы, постоянно врывались какие-то люди с оружием и что-то запрещали нам играть. Президентский аппарат же рядом, и мы были, как на передовой… Помню, как мы полетели в Москву 20 января 1991 года, в годовщину шехидов, и в Большом зале московской консерватории исполнили ораторию «Гарабах шикестеси». На сцену вышла ведущая Анна Чехова и объявила: «Васиф Адигезалов. Оратория «Шикяста», потому что слово «Карабах» произносить запретили. Актер Нодар Шашикоглу, перед тем, как прочитать стихи Теймура Эльчина в переводе Сиявуша Мамед-заде, произнес: «Прошу почтить память всех невинно убиенных женщин, стариков и детей», и весь зал, склонив голову, поднялся в молчании… После этого мы исполняли эту ораторию раз тридцать по всему миру, но такого исполнения, по силе воздействия, по внутреннему трагическому накалу, больше не было. Впоследствии это исполнение вошло в «Золотой фонд» ТV, а также был выпущен CD. Так что, уезжать было нельзя – не мы создавали наш оркестр, консерваторию. Кому-то надо было остаться, чтобы все бесследно не исчезло.

– Но другие же смогли?

– Это – их позиция. У каждого своя философия жизни… В 1993 году Гейдар Алиев вновь возглавил Азербайджан, и ситуация стала постепенно стабилизироваться. Мы воспряли духом, готовили по 50 программ в сезон, стали приглашать иностранных солистов. Провели около семидесяти правительственных концертов, более тридцати авторских вечеров, записали пять дисков «Антологии азербайджанской музыки», которые выпустили в США, и сейчас они уже стали раритетом. Но к 1998-му году у некоторых деятелей истекли сроки контрактов, и они были вынуждены вернуться из Турции. Я их встретил нормально, но у них, как потом выяснилось, были другие планы…

– Но почему?

– Это вопрос не ко мне… Воспользовавшись ситуацией, народные артисты объединились, и к руководству оркестром вернули прежних людей. В 1998 году я ушел в никуда, в пустоту… На тот момент силы были неравны…

– То есть, в самый сложный период вы взяли удар на себя, а потом вам сказали «всем спасибо, все свободны»?! Как же вы это пережили?

– Нормально, такие ситуации закаляют…

– Это как у Ницше – то, что тебя не убивает, делает сильнее…

– Матереешь от этого страшно… Я уехал в Москву, стал дирижером Симфонического оркестра Радио и ТВ России, а через год меня пригласили в Стамбульскую оперу.

– Вы там жили вместе с семьей?

– Нет, около четырех лет я жил на два города, ежемесячно прилетал в Баку к студентам. Позже меня вновь пригласили в наш оперный театр, и теперь я чаще всего дирижирую именно там. В последние годы мы осуществили ряд постановок, за которые, образно говоря, не придется краснеть. У нас давно сложились доверительные, профессиональные отношения, как с руководством театра, так и с руководством филармонии, где я регулярно провожу концерты. С оркестрами у меня всегда были уважительные отношения, стараюсь к каждой новой встрече предложить неисполненные здесь ранее произведения. Это и нам интересно, и нашим слушателям. Из последних работ я бы выделил первое исполнение в Баку кантаты Д.Шостаковича «Казнь Степана Разина». Есть интересные задумки на следующий сезон, так что, работы достаточно…

– И последний вопрос – как для вас звучит современный Баку? С какими музыкальными произведениями он у вас ассоциируется?

– …Баку – светлый, солнечный морской город, который ассоциируется у меня, прежде всего, с великолепными песнями про Баку, одна из которых на слова Расула Рзы принадлежит моему отцу. Непревзойденным исполнителем этой песни была Шовкет ханум Алекперова. Про Баку написано много хороших песен такими замечательными композиторами, как Тофик Кулиев, Рауф Гаджиев, Джахангир Джахангиров, Алекпер Тагиев. Так что, Баку для меня звучит, как бесконечная песня любви этому городу. Преобразования в столице очевидны, только слепой может их не видеть. Баку превратился в Париж Востока…

Но есть на карте земли город, о судьбе которого я думаю постоянно… Величественный и гордый, неприступный и талантливый. Не по своей воле униженный, но непокоренный. Только тогда, когда грянет у дома Узеир-бека увертюра к «Кер-оглы», когда поплывут над «Джыдыр дюзу» чарующие звуки «Гарабах шикестеси» и мы водрузим знамя победы над Шушой, только тогда мы сможем, открыто смотреть в глаза наших детей. Это наш святой долг. Перед памятью отцов, перед будущими поколениями…

Бахрам Багирзаде