Галерея Бахрама Багирзаде. Тофик Кязимов - он не погиб, он просто ушел в вечность… - ФОТО

Встречайте, дочь известного режиссера Тофика Кязимова рассказывает о том, каким он был отцом.

Лала ханум Кязимова может говорить о своем великом отце, режиссере Тофике Кязимове, часами – без надлома, без горестного пафоса, но с таким трепетом и нежностью, будто он здесь, где-то рядом, живой, теплый, родной, будто он куда-то вышел, и его просто долго нет…

– С кем из родителей у вас связано первое воспоминание – с мамой или папой?

– (надолго задумалась) Наверное, с мамой… Хотя и папа проводил с нами много времени. Говорят, что родителей не выбирают, но я считаю, что мне с ними повезло, потому они люди творческие и очень яркие, и в то же время эмоционально очень разные. В маме очень развито рациональное начало, даже бабушка, ее мама, всегда говорила: «Рена – это циркуль с линейкой», и, тем не менее, мама творческий и тонко чувствующий человек. А папа – это чистые эмоции, порывы, взлеты… Перевоплощался он молниеносно, и мои ранние воспоминания связаны с бесконечными папиными импровизациями – то он придумывал какие-то невероятные рассказы, то фантазировал: «А давайте, мы не пойдем сегодня в гости. Лучше я вам станцую татарскую польку». В такие моменты мама удивленно приподнимала бровь, а мы, дети, замирали от восторга. Папа много рассказывал про свои студенческие годы в ГИТИСе, про великих актеров прошлого – Тарасову и Ливанова, и мы слушали эти истории, раскрыв рот.

Когда мы жили на Южно-Советской улице, вначале нашим соседом был папин друг, композитор Тофик Кулиев, а потом в эту квартиру въехал виолончелист Сабир Алиев со своей супругой Эльмирой ханум, пианисткой, и они стали нашими семейными друзьями. Это был, пожалуй, единственный раз, когда нам очень повезло с соседями! Жили мы тогда на четвертом этаже, и когда возвращались домой, папа всегда говорил: «Ну, все, девочки, играем в игру хоп-леп-шоп! Я буду вас догонять». И мы с сестрой пулей летели наверх, а он за нами… Помню, по утрам, когда он нас будил, подходил к окну и начинал выбивать барабанный ритм по стеклу… Так мы и жили – в постоянных папиных импровизациях и фантазиях…

– Он был строгим отцом?

– Он никогда нас не воспитывал и не читал нотаций. Папа вообще ненавидел назидательность.

– А мама?

– На маме лежала ежедневная забота о нас, но и она не отличалась особой строгостью. В большей степени нас воспитывала сама атмосфера в нашей семье, то, как родители жили и относились друг к другу. Это было гораздо важней любых поучений.

– Как же вас наказывали в таком случае?

– Как таковой системы наказаний у нас в доме не было. Иногда мама могла еще как-то призвать нас к порядку, но когда наше баловство переходило дозволенные рамки, она прибегала к помощи папы. Он мог состроить такую страшную гримасу, что мы от страха тряслись до утра. Однажды папа дал мне деньги, а я их потратила не по назначению, и он меня наказал довольно серьезно, и, в общем-то, правильно сделал, потому что этот случай научил меня никогда больше не врать…

У папы была замечательная коллекция оружия, и я иногда, тайком от родителей, носила в школу разные пистолеты. Или я могла взять его мундштук, и тогда папа мог меня грозно спросить: «Ты опять показывала его Анне Николаевне?» (это была моя учительница). Естественно, мне за эти шалости периодически влетало, сестра же была разумнее меня. Мы с ней разные – она пошла в маму, я же очень похожа по характеру на папу. А потом, когда мы стали постарше, эти символические наказания прекратились. Папа даже никогда не интересовался нашими школьными делами и оценками.

– Наверное, все это было на маме – школа, уроки, отметки?

– Да… Папа воздействовал на нас другими методами, не в том, что он с нами делал уроки или строго требовал дневник в конце недели. Он воспитывал нас своими рассказами, беседами, самим своим существованием. У нас была такая традиция – после спектакля, часов в десять, папа звонил и говорил: «Готовьте торжественный ужин», и мы с радостью кидались накрывать на стол. Когда он приходил, вся семья рассаживалась по местам, и тут же начинались интересные, задушевные разговоры.

– Кто-то еще присутствовал на этих застольях?

– Папа не особенно любил кого-то приглашать. Честно говоря, он был интровертом, человеком замкнутым, не любил ходить в гости. У него было мало друзей, и вообще он редко с кем сближался. По сути своей, папа был очень одиноким. У него были, конечно же, приятели, с которыми он мог иногда пойти куда-нибудь посидеть, поужинать, но это было не часто. Среди его близких друзей были театровед Джафар Джафаров, востоковед Рустам Алиев, а композитора Эмина Сабитоглы он считал почти своим сыном. Период посиделок, бесконечных гостей и застолий был у него в молодости, но когда мы были подростками, папа от этого отошел. Мы почти каждый день собирались своей семьей, и это стало нашей традицией. Папа нас очень любил, у него была какая-то невероятная тяга к общению с нами. Он обожал наши домашние вечера, только тогда он раскрывался полностью. Я очень сблизилась с папой, особенно в последние годы его жизни… Свой читательский опыт, помимо романов и рассказов, я начала именно с драматургии – Лопе де Вега, Жан Ануй, Эжен Скриб, Сартр, и даже когда я готовилась к фортепианным экзаменам, у меня на пюпитре вместе с нотами стоял Шекспир – старинное издание XIX века с роскошными гравюрами, которое осталось от бабушки. Я читала, а чтобы мама думала, что я занимаюсь, играла один и тот же пассаж…

– А папа вам что-нибудь советовал почитать?

– Конечно! Потом мы с ним подолгу обсуждали прочитанное, и постепенно он стал ко мне относиться, как к взрослому человеку, с которым можно говорить на разные темы. Однажды он дал почитать пьесу Агаты Кристи «Свидетель обвинения», и она мне так понравилась, что я его спросила: «Почему же ты ее не поставишь?» «А где мне взять главную героиню?» – грустно ответил папа… «Понимаешь, – говорил он мне, – театр – это живой организм. Художнику проще – вот холст, вот краски, рисуй и самовыражайся, как хочешь. У писателя есть бумага и перо – сиди и пиши. А вот режиссер – это столько компонентов: артисты, музыка, декорации…»

– Цензура…

– О-о! Это была проблема, общая для всех. Но, как это ни странно, она давала свои плоды, потому что отсеивалось много творческого «мусора», серости и бездарности. К тому же, автор пытался как-то изощриться, чтобы выразить свои мысли и идеи «эзоповым языком», а для этого нужны были мозги, потому что глупому это просто не под силу. В общем, цензура – это второй вопрос, а папа говорил, что «перед режиссером стоит труднейшая задача – собрать воедино все эти компоненты, чтобы это соответствовало его требованиям, его представлению и видению драматургии. Это тяжело, но и очень интересно!» Папа работал с очень интересными и очень талантливыми людьми. Почему его постановка «Гамлета» пользовалась таким успехом? Потому что помимо его режиссуры, там была превосходная работа композитора Кара Караева и художника Таира Салахова.

– Это же художники с мировыми именами!

– Безусловно, и актеры там играли прекрасные, хотя тогда они были еще очень молоды и никому неизвестны – Гасан Турабов, Амалия Панахова, Шафига Мамедова, Гамлет Ханизаде, Самандар Рзаев, Фуад Поладов, Вафа Фатуллаева. Папа подарил им блистательные роли и повлиял на их дальнейшую судьбу. Он вообще обладал талантом выхватывать взглядом из стайки студентов потенциальных «звезд». В 60-70-е годы у него был очень удачный во всех отношениях творческий период, насыщенный такими эпохальными спектаклями, как «Антоний и Клеопатра» и «Гамлет» Шекспира, пьесы Ильяса Эфендиева, Бахтияра Вагабзаде, «Летние дни города» Анара, «Без тебя» Шихали Гурбанова, и, конечно же, «Мертвецы» Джалила Мамедкулизаде. Папа работал с Таиром Салаховым, Эльчином Аслановым, Сананом Курбановым, Кара Караевым, Фикретом Амировым, Тофиком Кулиевым, Закиром Багировым, Эмином Сабитоглу, Фараджем Караевым. И еще – у папы в театре был живой оркестр, потому что он не признавал фонограммы и записи. Все должно было быть живым, натуральным. Каждый спектакль сопровождался творческими муками, бессонными ночами и постоянной критикой, потому что каждый его спектакль становился настоящим событием. Он создал свой стиль, нашел свою тему и открыл совершенно неожиданные грани в, казалось бы, привычных драматургических произведениях, внося в них нерв и биение современной жизни. Однако не все воспринимали такое, подчас неожиданное и смелое прочтение классики…

– Возможно, это было связано с творческой завистью?

– Может быть… После премьеры знаменитой пьесы «Мертвецы», музыку к которой, кстати, написал Кара Караев, на папу обрушились критики. «Этот спектакль, как мой ребенок! У него могут быть недостатки, но я уже ничего не могу с ним поделать – какой есть, такой есть», – говорил он в те дни маме. Папа был не из тех, кто пафосно и демагогически мог отстаивать свою точку зрения, он все переживал внутри. И тогда за него заступился Кара Караев, который дал резкий отпор критикам: «Идите, и еще раз прочтите эту пьесу». Папу это выступление его друга очень поддержало.

– На домашних как-то отражались эти папины проблемы?

– Нет, но он очень часто, особенно в последние годы, был подавленным, недовольным… Я понимаю, что в театре, конечно же, была очень тяжелая обстановка. Актеры – люди эмоциональные, порывистые, и надо приложить массу усилий, чтобы их мобилизовать и держать в узде. Но папе это удавалось, потому что, помимо того, что артисты его уважали, они его и боялись. В театре он был совершенно другим человеком.

– Карабасом-барабасом?

– Практически, да. В его театре царило то, что дома у нас напрочь отсутствовало – железная дисциплина. Тофик Кязимов - режиссер и Тофик Кязимов - папа – это были два совершенно разных человека. Шафига Мамедова мне рассказывала, как однажды она опоздала на пять минут и не знала, как вообще войти в зал и через кого найти подход к папе, чтобы с ним объясниться и чтобы он ее не уволил, потому что он иногда шел и на такие крайние меры. В театре необходим некий деспотизм для успешного творческого процесса, поэтому он мог за месяц сделать спектакль. Распустить артистов несложно, особенно когда они достигают успехов, и тут уже их не собрать. Но были среди них и такие, кто пытался противостоять папе.

– Неужели те, кого он заметил и вырастил?

– Нет, конечно. Когда папа пришел в театр, он стал активно привлекать молодежь в свои постановки. Старому поколению это, естественно, не понравилось. Они сплотились и стали писать на папу жалобы во всевозможные инстанции. Это вообще постоянная проблема для любого творческого коллектива. Уходить очень трудно, и многие борются за свое «место под солнцем». Это противостояние со «старой гвардией» трудно далось папе, но все-таки он сумел создать свой коллектив. Фактически все актеры, которые потом стали цветом азербайджанского театра и кино, начинали у него – Гасан Турабов, Яшар Нури, Фуад Поладов, Амалия Панахова, Шафига Мамедова… Многих из них, к сожалению, уже нет… Папа привлекал студентов и с других факультетов, давал им главные роли и не боялся ошибиться.

– Как Тофик муаллим относился к своей известности?

– Он всегда вел себя достаточно скромно. Тем не менее его знал весь город, хотя папа был не из тех, кто постоянно мелькал на публике. Когда мы выходили погулять, с ним здоровались через одного. Сейчас это удивительно, но тогда было в порядке вещей, потому что в театр ходили все, и что самое интересное, папу знала не только интеллигенция, но и люди, далекие от искусства. К нему в театр публика буквально рвалась, а торговые работники мечтали посидеть в ложе и посмотреть про себя же сатирический спектакль. В то время мы жили рядом с театром, и перед началом вся площадь была полна народу, причем это были обычные спектакли. Я не говорю уже о премьерах, на которые вообще было не попасть. В то время были режиссеры, которые ставили интересно, талантливо, захватывающе. Многое сейчас списывают на телевидение и Интернет, но театр – это особый, живой мир, и никакой Интернет его не заменит.

– В каком возрасте вы осознали, что ваш папа выдающийся театральный режиссер?

– Я понимала это всегда, потому что с самого раннего детства ходила к нему в театр. Хотя тогда моим самым любимым спектаклем был не папин, а другого режиссера – «Орлеанская дева».

– Невероятно, что в столь юном возрасте вам понравилась такая сложная тема!

– Я обожала этот спектакль, в котором главную роль играла Хекюмя Курбанова, и в детском саду часто изображала из себя Орлеанскую деву, подолгу стояла, как она, и удивлялась – почему же никто не обращает на меня внимание?

– А вас не потянуло, случайно, на сцену?

– Потянуло, но папа был категорически против.

– И чем же он это мотивировал?

– Когда я сказала об этом папе, он быстро развеял все мои мечтания: «Нет, дорогая, ничего из тебя не получится, потому что sən həyasız deyilsən. Для этой профессии нужен другой стержень». И я смирилась с этим приговором. Наверное, мое желание было не таким сильным, иначе меня никто не смог бы остановить. К сожалению, папин талант мне не передался. Но, что случилось, то случилось, и я об этом особенно не жалею.

– Вы могли пооткровенничать с папой про свои девичьи секреты?

– Нет, он даже слышать не хотел о том, что я рано или поздно повзрослею и выйду замуж. И если как-то еще смирился с таким будущим для старшей сестры, то обо мне он всегда говорил: «Лалу я никуда не отпущу». В отличие от многих азербайджанских семей, наши родители считали, что не стоит рано выходить замуж. Словом, на эту тему было наложено табу, зато папа обсуждал со мной литературу и философию. Он был очень образованным человеком, постоянно читал и нас к этому приучил. Мы с ним обсуждали Шопенгауэра, могли поговорить о Ницше. Он не замыкался только на своем театре. Читая после смерти папины записки, я поразилась широте его интересов. Он очень рано от нас ушел, мне было всего двадцать лет… Я до сих пор страдаю оттого, что не могла с ним пообщаться в более взрослом возрасте. Папа читал мне стихи своего отца, поэта Самеда Мансура, но тогда я еще не доросла до их понимания. Уже потом, когда сама занялась творчеством Физули, я осознала всю глубину поэзии дедушки и поняла, что папе очень хотелось делиться всем этим с нами. К сожалению, многое осталось недосказанным…

– Как вы пережили его трагическую гибель?

– Не хочу говорить на эту тему… К счастью, время лечит, вернее, залечивает раны… Кроме того, у меня до сих пор такое внутреннее состояние, как будто папа все время с нами. Особенно первое время, когда я слышала звяканье ключей, у меня было ощущение, что папа вот-вот придет. Одно меня успокаивает – он умер мгновенно… За некоторое время до аварии, когда я еще сидела в его машине, я вдруг посмотрела на папу (а он что-то рассказывал про Париж) и подумала – как бы мне не хотелось видеть его больным и немощным… До сих пор не знаю, почему же эта мысль пришла мне в голову? Но она была невероятно четкой…

– Ваш папа любил ходить в кино или театры? Каким он был зрителем?

– Он любил кино, обожал Феллини, и даже мечтал снять телефильм. В Лондоне папа увидел рок-оперу «Jesus Christ Superstar» и был под огромным впечатлением. Все новое его очень трогало, он мгновенно загорался идеями и никогда не скупился на эмоции – все талантливое, необычное его восхищало, и, что самое главное, он не переставал об этом говорить!

– Я знаю, что ему несколько раз предлагали остаться в Москве…

– Да, это было, ему предлагали даже место в театре Вахтангова. В Москве его очень ценили и любили, он был любимым студентом своих преподавателей, его обожали однокурсники, но папа отказался, и, по-моему, никогда об этом не сожалел, хотя в его жизни было много сложностей. Но у кого же их нет? Однажды я перебирала его архив, и мне попались письма его педагогов, которые они писали ему, когда он уже был режиссером: «Никогда не переживай за пустые слова. Свою позицию надо защищать не словом, а делом».

– Когда растешь в такой творческой, талантливой среде, то невольно начинаешь сравнивать с ней весь остальной мир. Не возникало ли у вас из-за этого проблем общения с людьми, которые не всегда соответствуют высокой планке, заданной вашим папой?

– У меня такой счастливый характер, что я очень хорошо схожусь с людьми. Никогда не отношусь к ним с позиции соответствия каким-то критериям. Исключение делаю лишь в моральном и этическом аспектах, все остальное вполне допустимо. Я могу общаться с кем угодно, лишь бы они были духовно близкими мне людьми. Мне очень повезло с друзьями, и в этом я от папы отличаюсь. Друзья – большая поддержка в моей жизни, и я даже не представляю, как можно без этого жить.

– Какого персонального кодекса поведения придерживался ваш папа?

– Он был максималист. Папа мог уволить любого актера, даже самого талантливого, из-за аморального поведения, и такие случаи бывали. Как ни странно, но в этой богемной, эмоциональной среде у него были очень пуританские взгляды. И еще он не любил, когда артисты копировали чей-то стиль. Он этого просто не выносил – все должно быть свое, выстраданное, отшлифованное! Он был режиссером милостью божьей, властителем дум. Его имя давно уже стало высшим знаком профессионализма. До конца своих дней папа работал с упоением, театр поглощал его полностью. Многое он не успел реализовать, но то, что сделал, навсегда останется в истории азербайджанского искусства.