Галерея Бахрама Багирзаде. Надежда Исмаилова: «Xорошо, что я оказалась в Баку, ведь я русская и могла родиться в любом месте СССР...»

11:08 - 12 / 04 / 2012

В своей Галерее легендарный «парень из Баку», в прошлом звезда азербайджанского КВН, а ныне актер, художник и бизнесмен Бахрам Багирзаде продолжает знакомить читателей нашего сайта с историей нашего замечательного города.

Сегодня мы представляем воспоминания о родном Баку и друзьях из прошлого известного журналиста Надежды Исмаиловой, которыми она поделилась по просьбе нашего почетного галериста Бахрама Багирзаде.

НОЧИ ПАМЯТИ

Бывают ночи, когда кажется, что тайна разлита в воздухе, и что-то неожиданно хорошее ждет тебя за поворотом. Может оттого, что важные мысли приходят ночью? Во всяком случае, самые памятные истории, когда я поняла, что между мной и Баку существует особое любовное притяжение, случились именно ночью. Одна – в далеком детстве.

Дом оживает: на притемненных окнах появляются белые крест-накрест полоски – знаки военного времени, звучат дворовые голоса: «Эшшейин баласы, хардасан?»

Ода бакинским дворам

Мы жили на проспекте Сталина, 91 (сейчас это пр. Нефтяников) в трехэтажном доме с опоясывающими двор балконами и тесно прижатыми квартирами – когда-то это был караван-сарай. Двор, как единая семья, жил открыто, понятно: общие радости, общие разборки, общая беда и общий грипп. Знаменитая оперная дива, известный педиатр, маникюрша, швея, серебряный призер чемпионата мира по бегу, директриса школы, дворник, театральный художник, начальница ЖЭК и даже дворовая сумасшедшая – все жили в согласии и терпимости, несмотря на один туалет и один кран на каждом этаже. Даже в баню, что была рядом, в крепостном переулке, ходили всем двором…

Вспоминаю ту холодную мартовскую ночь моего детства. Дом оживает: на притемненных окнах появляются белые крест-накрест полоски – знаки военного времени, звучат дворовые голоса: «Эшшейин баласы, хардасан?» Я выхожу в темноту. Сняв синюю шапочку с помпонами, на цыпочках, затаив дыхание, иду к дверям соседей…

Неделю назад тетя Сара, мама моей подружки Фариды, сказала, понижая голос, что скоро придет великая ночь восшествия на престол Али. Кто такой Али, почему о нем нельзя говорить, особенно в школе, и почему так важен этот праздник, она не объяснила. Но встречать его надо обязательно, сказала она. Как? Надеть светлые одежды, заплести в косы светлые банты. Думать только о хорошем. Произносить только хорошие слова. Загадать заветное желание. А потом положить на порог соседей свою шапочку. И если ты хорошая девочка, твой ангел наполнит шапочку сладостями. Чудеса, да и только.

Ну вот, положила я свою шапочку у квартиры Ждановичей, и, постучав в дверь, спряталась за водяным стояком. Хотела поймать ангела за работой. Даже сейчас слышу, как весело бьется мое сердце, прямо выскакивает из груди. Вместо ангела появилась грозная директриса: «Что за хулиганство?» – строго бросила она в темноту. «Здесь детская шапочка, – старческий голос ее отца, – надо бы положить подарок, Эльза. Сегодня Новруз байрамы». «Мы не будем поощрять антисоветчину!» – откинув ногой мои помпоны, она хлопнула дверью. «Наверное, я не очень хорошая девочка», – всхлипывала я, пытаясь отыскать шапочку.

Весна не может быть антисоветской, – папа Фариды прищурился, и в глазах его заиграли непонятные огоньки

«Вот она, в луже, – из темноты вынырнула дворовая сумасшедшая Сонька, которую боялись все взрослые. Говорили, что она бродит про ночам и все про всех выведывает. – Ты неудачно выбрала дверь. Шапочку положи на порог Фатьмы Мухтаровой – она добрая, и у нее сегодня халва с толченой корицей и трубочки с бадамом, – Сонька мечтательно потянула носом, – чувствуешь запах? – но вдруг, услышав шаги на лестнице, исчезла, словно, испарилась. Это была моя подруга Фарида. «Наденька, а я за тобой – мама велела тебя привести. Сейчас начнется», – она перешла на шепот.

В квартире Мамедовых горели свечи. На столе возвышалось зеленое семени, а вокруг – семь видов восточных вкусностей, источающих волшебные ароматы.

– А Жданович говорит, что это антисоветский праздник, – сказала я, вспомнив свое ночное приключение у дверей директрисы.

– Весна не может быть антисоветской, – папа Фариды прищурился, и в глазах его заиграли непонятные огоньки.

Потом мы ели плов с цыплятами, пили чай с золотистой пахлавой, которую испекла тетя Сара (ничего вкуснее я в жизни не ела), а в придачу дядя Джафар подарил нам тетрадки в косую линейку из белой непромокаемой бумаги и стеклянные чернильницы-непроливайки.

Мы учились в первом классе, и это были немыслимые по тем временам вещи. Я не помню, о чем говорили тогда за столом, наверное, о пустяках. И над чем смеялись, тоже не помню: Боже! как много мы смеялись! Осталось лишь ощущение праздника, теплоты, близости. И благодарности за эту теплоту и близость. Та весна теперь очень далеко, она кажется такой далекой, как будто это было в другом мире… Но помню, как, засыпая в обнимку с тетрадками, я подумала: это хорошо, что я оказалась именно в Баку, ведь я – русская, и могла родиться в любом месте СССР или мира. Как же мне повезло, потому что нигде не нет такого красивого, вкусного и таинственного праздника. И таких людей, как в нашем дворе, тоже нигде не может быть.

Час Икс

Этому воспоминанию 20 лет. В то лето 1990 года в Баку ввели Чрезвычайное положение. Боялись экстремистов, фронтистов, террористов, пикетов, взрывов, переворотов. Был объявлен комендантский час: с 00 часов до 5 утра выход в город запрещен, как и ночные съемки, особенно съемки. Армия не любила свидетелей…

А мне так хотелось хоть одну ночь провести наедине с Баку, увидеть своими глазами, что с ним происходит. Потому что легко любить город, когда он здоров, весел и красив. И совсем другое дело, когда чрезвычайные обстоятельства, когда он унижен, повержен, взят в плен и его, как зачумленного, покидают горожане. А это выглядело именно так. Не буду рассказывать, как наша съемочная группа получила у «Комендаторе» разрешение на съемку – это отдельная тема.

Но в ту ночь примерно за 30 минут до наступления «ЧАСА ИКС» мы выехали на улицы города. Шла как будто обычная жизнь. Но в воздухе витала тревога. Мужчина в будке пытался оживить кулаками автомат, глотающий монеты. Семья, видимо, с дачи нервно толкала с Баиловского спуска чихающий «Запорожец». Из кафе «Интурист» вывалилась компания и быстро разбежалась в разные стороны. За воротами Гоша гала в Ичери шехер торопливо скрылась пожилая пара. Эскалаторы метрополитена выбрасывали последних пассажиров. Парень ловил такси, вытянув руку с крупной купюрой, но машины проезжали мимо.

Город спешил. Прибавлял шаг. Он бежал со всех ног. Разгонял сумасшедшие скорости. И вдруг… замер. Застыл. Часы на Баксовете пробили 12, и все исчезло: люди, машины, родная милиция, разом погасли фонари. Послышался мерный, суровый, нарастающий гул. В город входили танки. Первый блокпост мы увидели на Азнефти. Военные быстро и споро установили турникеты и шлагбаумы, перекрыв проспект Нефтяников. Закрутилась мигалка на УАЗике «разводящего» полковника, и мы услышали: «Чайка, Чайка! Прием. Как слышите?» «На контрольном спокойно».

На наших глазах Баку обретал иные координаты: не площади, улицы, переулки, а квадраты, объекты, посты. Не Девичья башня, АзТВ, Дом правительства или Верховный Совет, а «Сова, Дуб, Береза, Сокол».

«В квадрате Перепелки задержание!» Арестованным оказался старик, спал на крыше своего дома. Он хныкал, когда его вели в фильтрационный пункт. Мы бродили по темным улицам, взяли интервью прямо с танка у комендаторе, похожего на Цезаря, въезжающего в Египет и снимали, снимали, снимали…

В середине ночи хлынул дождь, на дальней аллее бульвара в объятья патруля попали двое – Он и Она. Они пропустили комендантский час и спрятались в кустах. Засидевшийся на молу рыбак с удочкой, пара влюбленных на велосипеде, семья из «Запорожца», который так и не завелся, – вот, пожалуй, весь «улов» экстремизма.

Но в ту конкретную ночь я поняла, что никогда ни при каких обстоятельствах не покину этот город

А город? Хотите – верьте, хотите – нет, он стоял обнаженный, холодный, он страдал, он стонал под гусеницами танков и колодками турникетов, он жаловался на топот чужих сапог. Баку со своими нефтяными промыслами, заводами, банками, дворцами, университетами, тысячелетней историей, плакал дождем от горя и отчаяния. И надо было быть большим циником, чтобы сказать в этот момент: в этом городе больше нечего делать и надо бежать, куда глаза глядят. Я не сужу людей. Чтобы осуждать эмиграцию, надо многое знать о смелости и трусости, о конформизме, меркантильности, страхе перед нищетой. И о простом человеческом терпении и терпимости. А эти вещи никто не выверил на весах истины. Но в ту конкретную ночь я поняла, что никогда ни при каких обстоятельствах не покину этот город.

…А потом небо посветлело. Часы пробили пять раз, и с последним ударом танки, урча и ворча, скрылись за холмами Баилово. А на Набережную буквально из мрака вынырнул человек. Он был в синем спортивном костюме. Он бежал трусцой – обычная утренняя пробежка. Но мы восприняли этот рассвет и этого бегуна, как знак надежды. Баку воспрянет. Он будет жить. Он будет всегда. Так много слов теснилось за губами, так всколыхнулось все внутри. Хотелось говорить стихами любимых поэтов. И тот репортаж по ТВ я тоже закончила белыми стихами.

“Когда ветер последнего дня задует мою свечу у меня в углу. И я лягу, чтобы не встать никогда и уснуть. Я улыбнусь и скажу, был однажды Баку. И была однажды любовь, а больше уже ничего не было, чем стоило бы дорожить. Был однажды Баку, была однажды настоящая жизнь.”