Галерея Бахрама Багирзаде. Санан Саламзаде: «Мы больше никогда не увидим Баку таким, каким он был в годы моей молодости…» - ФОТО

1news.az продолжает публикацию материалов в уже полюбившейся читателям «Галерее Бахрама Багирзаде».

Сегодня в рубрике «Город моей молодости» легендарный «парень из Баку», в прошлом звезда азербайджанского КВН, а ныне актер, художник и бизнесмен Бахрам Багирзаде представляет интересные воспоминания архитектора Санана Саламзаде о нашем любимом Баку.

Дом моего деда, в котором я родился, до сих пор стоит в районе Театра Аздрамы. В нем жили почти все наши родственники, но после революции нам оставили лишь определенную площадь, а в доме поселилось двадцать две семьи. Вся моя жизнь до институтского периода была сосредоточена в центре Баку – между Советской улицей, Бешмертебе, бульваром, баней «Фантазия», садиком Ахундова, Пассажем и, естественно, Ичери шехер. Эта зона была моей «малой родиной»… О трудностях военного времени я наслышан с раннего детства. Дело в том, что мой отец был заведующим кафедрой в университете, но когда началась война, он, как и тысячи других бакинцев, ушел на фронт, где был ранен и попал в немецкий концлагерь… Когда после долгих мытарств папа вернулся в Баку и восстановился на работе, в стране началась «сталинская фильтрация», и ему сказали, что, так как он был в плену, его пребывание в стенах университета крайне нежелательно… Такие вот суровые были времена...

Но от детства у меня, почему-то, остались очень светлые воспоминания. Не беда, что у нас не было футбольного мяча, мы мастерили его из плотно сшитых старых трикотажных чулок, а для игры в шмагадары годились куски железных прутиков и деревянные колышки. Мы могли приспособить для наших бесконечных игр практически все, что находили. Наш большой двор жил, практически, как одна большая коммуна, потому что тогда понятия «запирать дверь на замок» не было. Единственное, что делали бакинцы, это запирали на ночь ворота во двор. Если мы шли в гости, то просили присмотреть за квартирой соседей, и со спокойной душой уходили, оставляя дверь незапертой. И так жили все! А дверь если и закрывалась, то на какой-нибудь хлипкий замочек – толкай и заходи. И любой сосед мог смело войти в твою квартиру, даже если хозяев там не было, чтобы взять соль или луковицу… Не было у нас богатых или бедных, у всех был такой низкий уровень благосостояния, что даже завидовать было нечему! И брать было нечего, вот мы и делились друг с другом тем немногим, что у нас было… Когда в нашем дворе у старой интеллигентной женщины появился первый телевизор со странным названием КВН, то вся детвора набивалась в ее крохотную комнатушку, и это было огромным событием. Были, все-таки, и в нашей простой и незатейливой жизни свои прелести…

С годами я пришел к твердому убеждению, что человеку для счастья и радости много не надо. Все познается в сравнении. Допустим, если ты хоть немного лучше живешь относительно другого, ты уже счастлив. Я помню, как родители отрезали нам утром добрый ломоть от большой буханки серого хлеба, натирали его чесноком и все! Родители уходили на работу, и до вечера это была наша единственная еда. Но зато если у кого-то из ребят появлялось что-нибудь вкусненькое, это честно делилось на всех. Не было такого, чтобы кто-то зажилил лишний кусок. И в этом была своя этическая норма, которую нам прививали с детства. Однажды папа купил мне новую рубашку, и я захотел одеть ее в школу.

- Не надо, сынок, оденешь, когда в гости пойдешь, - сказал отец.

- Почему? – удивился я.

- А ты не видишь, когда мы делаем кябаб, то поднимаемся на крышу, чтобы те, у кого нет такой возможности, даже запаха не почувствовал? А тут ты пойдешь в школу в новой рубашке, а твой товарищ будет в старой. Не надо вызывать у людей низменные чувства, потому что один раз тебе позавидуют, второй, и у человека эта червоточина останется в сердце, и выльется, со временем, во что-то нехорошее…

Люди в то время были очень чуткими к таким нюансам. У нас на весь двор была одна пара парусиновых туфель, которые мы, мальчишки, по очереди носили на какие-то встречи или свидания. Кому-то они были большие, кому-то, наоборот, маленькие, но это было неважно. Важно, что они были! И мы всегда держали их в идеальном состоянии, начищая до одурения зубной пастой… В нашем дворе мальчишки делились на старших, младших, а я по возрасту был где-то посередине, но ярко выраженного лидера, заводилы всех наших начинаний и игр, который бы доминировал над всеми, не было. Да у нас даже не было никакого особого разделения на девочек и мальчиков, и если наши девчонки вдруг начинали вышивать крестиком, мальчишки тоже подключались к этому, казалось бы, девичьему занятию. Кстати, в свое время я довольно неплохо освоил это кропотливое творческое дело… Более того, в чисто мальчишеских играх типа казаки-разбойники обязательно участвовали девочки!

С самого раннего детства, как только я начал что-то соображать, я испытывал какое-то особенно трепетное чувство восхищения архитектурой. Я мог часами рассматривать фасады старинных зданий, поражаясь игре светотеней, затейливой каменной кладке, и благодаря этому довольно рано появилась тяга фиксировать соотношение форм на бумаге. Один раз мне здорово влетело от мамы за то, что я изрисовал все обои на стенах. И когда папа вернулся с работы, мама, вместо поддержки в его лице, вдруг услышала: «А зачем ты его ругаешь? Красиво же! Молодец, сынок, рисуй дальше, и вообще, разрисуй всю стенку».

Одной из главных особенностей Баку было то, что он был интернациональным городом. И это было на самом деле! Русские, армяне, евреи, грузины, татары, украинцы, азербайджанцы, талыши, лезгины, которые были почти как азербайджанцы. Люди друг от друга практически ни чем не отличались. Мы просто жили по законам той этики, которая сложилась у нас во дворе. Я не знаю, кто поставил эту «бациллу национализма» во главу угла. Впервые я услышал об этой проблеме от отца, будучи уже подростком. Я помню, как он говорил, что ни в коем случае нельзя вести разговоры о национальности. Рассказать политический анекдот или поругать систему – это ерунда, мелочи, а затрагивать национальный вопрос - это гибель для Советского Союза, и этот недостаток государство, в целях самосохранения, будет всячески искоренять. Так и получилось - СССР рухнул из-за национального вопроса. Как только эта «бацилла» вылезла, так все и пошло крахом. А раньше государство очень серьезно контролировало этот вопрос, и люди были сплоченными, потому что делить было особенно нечего. Вспомните, когда в Баку появились железные двери? Когда люди стали лучше жить. Даже Адам Смит высказался по этому поводу – «Собственность - это уже кража». У азербайджанцев есть такое слово «хава», то есть воздух. Но есть и слово «хавайи», что переводится как «бесплатно», когда чего-то очень много, то оно не имеет цены. И наоборот, когда мало - цена повышается. В природе невозможно поровну распределить блага, это бредовая идея коммунизма. Но если даже представить себе такую фантастическую ситуацию, что люди возьмут и все поделят, то кто-нибудь обязательно придумает то, чего нет у других. И это закономерно, потому что стимулятором любого движения является эгоцентрический посыл - у меня что-то должно быть лучше, чтобы я отличался от остальных. И это суть человеческой природы. Если же начать приспосабливаться и быть «как все», то значит, твоя индивидуальность слаба. Вообще же, общество крайне отрицательно относится к революционерам. Но, вместе с тем, как бы эти отдельно взятые личности не эпатировали и не шокировали большинство, наряду с отрицательными эмоциями у обывателя всегда присутствует доля восхищения, появляется новый ориентир. Обыватель, даже критикуя смелых людей, все равно восхищается ими. Граница баланса очень сложна - кто смог удержать в гармонии падение и подъем, тот счастливый человек. Для себя я называю это «искусством красивой жизни»...

Моя школьная жизнь началась в школе на Советской. Все, что происходило в школе, было жутко интересно. Куда во время переменки идут все дети? В туалет… И я пошел туда, а там стоят старшеклассники и курят папиросы. Ну, мне же любопытно было послушать, о чем это говорят взрослые ребята, и я, открыв рот, буквально застыл на месте. И тут вдруг один парень оборачивается, и говорит: «Что смотришь? На, кури!», и протягивает мне папиросу. Естественно, чтобы не ударить в грязь лицом, я ее взял и от души затянулся. Один раз, другой и…упал в обморок. В школе началась паника – вокруг меня захлопотали ребята, учителя, вызвали «Скорую помощь». Меня откачали, а потом выяснилось, что это была непростая папироса, а с «травкой». Естественно, что я в свои семь лет не мог этого знать. Но так как у меня и папа курил, и все дяди, и даже мои четыре престарелые тетушки курили папиросы, вдев их в мундштуки, да и в школе все мальчишки дымили, как паровозы, я и взял ее спокойно - если все курят, значит это не опасно. Но зато после этого случая у меня навсегда пропало желание курить. Так что, я благодарен тому парню, который протянул мне эту гадость… После этого случая родители меня из этой школы забрали, и отвели в 190-ую, но так как она тогда еще строилась, мы временно учились в здании «Десятилетки». Года два я там проучился, а в четвертом классе мы переехали в новое здание 190-ой школы, где я и проучился до девятого класса. А потом мы получили квартиру в микрорайоне….

Расставание со старым домом не стало для меня трагедией, тем более что я часто приходил в свой двор. Постепенно это становилось все реже и не так актуально… Но отпечаток любви к архитектуре, несмотря на переезд в новый район, у меня остался, и когда пришла пора выбирать институт, у меня уже не было никаких сомнений - я поступил на архитектурный факультет политехнического института…

Период студенческой жизни, который пришелся как раз на 60-е годы, был очень бурным. Когда мы пришли на первый курс, то почти сразу же создали свой «Архитектурный клуб», и на одной из первых встреч устроили похороны старой классической архитектуры и праздник появления новой. Причем, похороны были не воображаемые, а как полагается – с гробом и пафосными речами. Это был пик времени, когда все поголовно увлекались модерном. Сейчас, конечно же, я отношусь к этому по-другому. На мой взгляд, такие понятия, как «стиль», «манера» и так далее, очень условны. Архитектура определяется временем и технологическими возможностями. Если нет двух этих составляющих, то и никакого стиля не будет. В каменный период развития архитектуры появился и соответствующий стиль, и как только он сложился, у него появились канонические формы. Конечно же, их можно вставлять и в контекст нового времени, но то, что сейчас происходит у нас, это самый настоящий китч. Те архитекторы, которые облицовывают фасады зданий, не знают сути архитектуры, и у меня даже складывается впечатление, что они не образованы в этой сфере. Ведь классическая архитектура - это канонизированные пропорции, о которых они даже не знают! Если делать классику, то ее надо делать по канонам, по законам пропорции. Или можно взять какой-то архитектурный элемент, и превратить его в гротеск. В постмодернизме есть такое правило – если ты берешь классический элемент и хочешь вставить его в другой контекст, то ты должен превратить его или в явный гротеск, чтобы было видно, что это сделано специально, или же он должен быть чистой цитатой, но в этом случае нельзя ничего менять. Взятая цитата - это одно, а неправильный перенос превращается в настоящий кошмар, и мгновенно возникает ощущение диспропорции, потому что пропорции классической архитектуры формировались исходя из эргономики человека. Отсюда аршины, дюймы, футы, которые, кстати, в Англии осталась до сих пор. И чтобы найти эти пропорции, человечеству понадобились столетия проб и ошибок. Сейчас благодаря современным технологиям можно создавать самые невероятные формы и конструкции, но не стоит лепить на них классические цитаты, пытаясь вписать аршинную систему в метрическую. Но кому-то это нравится, люди же не понимают этих тонкостей, зато, окружая себя таким китчевым экстерьером, у них возникает чувство, что они итальянские дожи или английские аристократы. Это было бы смешно, если бы не было так пошло…

Возвращаясь в наш студенческий архитектурный клуб, я с сожалением вспоминаю, что он просуществовал не долго. Впрочем, как и все у нас… Сказалась наша ментальность - мы с воодушевлением все начинаем, но очень быстро остываем. Нам не хватает терпения, чтобы планомерно, шаг за шагом, осуществлять выбранную линию. Наша ментальность же складывалась тысячелетиями, и в одночасье ее не изменишь. Но менять надо, потому что современность показывает ее нерентабельность…

В школе у меня была очень бурная жизнь - я постоянно дрался по поводу и без, а в институте меня как будто подменили. Мне вдруг показалось, что я не то, что ничего не знаю, а как-то не дотягиваю до того уровня, на котором бы я чувствовал себя комфортно. Это произошло, когда я плотно вошел в учебный процесс. Я по белому завидовал тому, кто знает или может больше, чем я, и всегда стремился достичь лучшего. Мой папа никогда не давал мне советов по поводу будущей профессии. Просто однажды он сказал мне фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Кем хочешь становись, хоть дворником, только всегда будь самым лучшим и первым». И с тех пор я во всем стараюсь следовать этому принципу… Я сразу же записался в библиотеку Ахундова, и почти перестал ходить на занятия, приобретя славу первого «шатальщика». На самом же деле, я целыми днями пропадал в библиотеке. Меня там уже знали, и даже стали пускать в архив. За эти пять лет я прочитал огромное количество книг. Меня интересовало все - философия, история, архитектура, конструкция. Ведь архитектура это такая дисциплина, которая обустраивает жизнь, а для этого надо знать все – и устройство канализации и психологию. И когда у меня в результате прочитанного и переработанного материала начало формироваться собственное мировоззрение, подошло время диплома, который я делал вместе со своим товарищем. Естественно, весь этот год мы прогуляли, и когда оставалось несколько дней до защиты, мы поняли, что чертить тушью уже не успеем, и, вооружившись карандашами, за три дня разрисовали двадцать планшетов. В то время мы увлекались бионической архитектурой, и на этих планшетах изобразили абшеронские дюны, из которых как бы вырастают здания необычных, свободных форм, продуваемые бакинским ветром. Надо сказать, что преподавательский состав нашего факультета был невероятно консервативный, и, тем не менее, мы выставили свою работу, но на саму защиту пришли самыми последними, рассчитывая, что наши пожилые педагоги к этому моменту будут уже слишком усталыми, чтобы придираться к нам… Они внимательно рассмотрели наше творение, и в аудитории воцарилось гробовое молчание… «Ну что это за формы, - сказал после долгого молчания один профессор, - это сплошной секс». Его сразу же поддержал целых хор недовольных преподавателей: «Что это за неуважение? Кто сдает диплом, нарисованный карандашом?» И так далее… И это несмотря на то, что мы с моим другом считались студенческой элитой, и всегда создавали одни из самых лучших проектов. Но срезать нам диплом они не решились, и сказали, что вызовут комиссию. Педагоги куда-то долго звонили, и позже в институт приехал Расим Алиев, бывший главный архитектор Баку. Он посмотрел наш работу и сказал: «Ну что вы накинулись на ребят? Не будем говорить о том, хорошо это сделано или нет. Но сам факт, что они решились сделать такой смелый проект, надо приветствовать». После его слов нас с другом выставили из аудитории, о чем-то там посовещались, и снова пригласили зайти: «Учитывая ваши прошлые заслуги, и то, что вы проявили неуважение и нарисовали дипломную работу карандашом, ставим вам четверку». «А планшеты можно забрать? – спрашиваем мы. (А планшеты на самом деле получились яркими красочными). «Нет, нет. Пусть останутся». Вот так и завершилась моя учеба в институте. А буквально через пару дней мы поехали прямо на армейские сборы… После той защиты я больше никогда не ходил в институт. Ни разу… Все-таки меня не очень устраивал тот уровень, который тогда царил в институте. Я даже однажды выступил на студенческой научной конференции, и сказал, что предлагаю кафедру изобразительного искусства закрыть…

- Как это так?!! - преподаватель чуть не потерял дар речи.

- Вы учите нас не архитектуре. Вы кого хотите из нас сделать - скульпторов, художников или, все-таки, архитекторов? Архитектура отражает не натуральную природу, а созданную человеком натуру и привносит в природу что-то новое. Есть такое латинское понятие – «натура натурата» – натуральная натура, а есть «натура натуратата» – созданная, придуманная натура. Так вот, в этой придуманной среде архитектор оперирует совершенно другими категориями.

Какой же там был скандал!!! Мне даже двойку влепили…

Наша студенческая жизнь, помимо учебы, иногда разбавлялась нехитрыми развлечениями. Чаще всего мы устраивали сабантуйчики у кого-нибудь дома, гуляли по бульвару, но когда у нас бывали деньги, мы ходили в ресторан «Дружба» или в известную все студентам Политеха пивную «Рокфеллер». Такое смешное название она получила из-за прозвища директора пивной, которого почему-то все называли Рокфеллером. А несколько раз в году мы позволяли себе шикануть - скидывались со стипендии, покупали билеты на самолет со скидкой по студенческому билету, и вылетали на выходные в Москву. Хорошо было тогда, весело, дружно, и я даже не заметил, как кончились студенческие мои годы…

Самой странной и нелюбимой кафедрой в нашем институте была военная кафедра. А мне этот предмет давался легко, и я даже был командиром взвода. Требования были самые элементарные – знание устава, аккуратный внешний вид и беспрекословное выполнение команды. То есть, надо было делать четкие простые вещи так, как положено, и больше от тебя ничего не требовалось. И так как у меня это получалось, я был своеобразным эталоном для моих однокурсников, которые никак не хотели укладываться в эти рамки. Поэтому, когда пришло время распределения, мне, видимо, по рекомендации нашего военного преподавателя, предложили работу военпроекте Москвы. Причем, сразу же пообещали семейное общежитие, контракт на двадцать пять лет и хорошую зарплату, и я согласился. Окрыленный таким перспективным предложением, прихожу домой и рассказываю об этом папе. Смотрю, он воспринимает это без энтузиазма. А потом говорит:

- Знаешь, ты человек своеобразный. Ты сможешь подчиняться?

- Если это условия игры, то почему же нет?

- Нет, не по условиям. Там военные люди, они могут и обматерить тебя. Ты сможешь не ответить? Ты выдержишь? Сможешь ли ты со своим характером работать в этой системе? Ты, самое главное, для себя это уясни, можешь даже мне не говорить…

Я возмутился:

- Как это, обматерить? На такое я не согласен, – ответил я. (В ту пору я еще не знал, что там ругаются просто так, без всякого злого умысла, и это даже руганью нельзя назвать, просто это такой способ выражать свои мысли).

 - Тогда я тебе не советую…

Мой папа и в этот раз поступил очень мудро. Он никогда в жизни не говорил мне слова «нет», или «нельзя». Я выслушал его мнение, и на следующий день отказался по семейным обстоятельствам… Может быть, именно в этот момент закончилась моя юность, и началась взрослая жизнь...

Один из моих друзей устроился в Азгостпроект, а у меня, несмотря на мои пламенные революционные речи и постоянные проблемы с посещаемостью, был такой авторитет в институте, что я мог попроситься в любое место. И я попросился в Азгоспроект, хотя тогда все стремились попасть в Бакгипрогор. Но долго я там не задержался, и в 1975 году написал заявление об уходе. Азгоспроект стал для меня большой школой, и та проектная база, которую я там освоил, до сих пор у меня держится. Но мне, как всегда, хотелось большего, но это уж совсем другая история, которая предопределила мою нынешнюю жизнь…

Что же касается будущего Баку, то я думаю, что мы больше никогда не увидим его таким, каким он был в годы моей молодости. И это естественно! Как говорится, будущее города строится на руинах старого. Но мне бы хотелось, чтобы в городе сохранились знаковые места, потому что без этих исторических мест мы потеряем и часть своей истории, а к истории нельзя относиться потребительски, иначе в будущем это негативно скажется и в социальном смысле. Для усиления сегодняшних ценностей и чувства потока времени я бы применил «временной коллаж» - творческое соединение разрушения и добавления, где сохранение отпечатков столь же избирательно и нестойко, как это делает сама память. В Европе многим королям и правителям поотрубали головы, но их памятники по-прежнему остались на своих местах, а мы сейчас чураемся нашей истории. Но это же огромный период и жизнь нескольких поколений, и ее нельзя вычеркивать из списков! Или, возьмем, николаевский период. Если бы революция задержалась лет на сорок, мы бы превратились в Париж. Надо уяснить простую истину – о нашем времени будут судить по нашим делам, и надо внимательно отнестись к тому, какие знаковые места мы оставим в наследство нашим потомкам…