Галерея Бахрама Багирзаде. Рена Эфендизаде: «Сегодня многие сетуют на засилье приезжих, считая, что от этого пропадает дух и традиции Баку»

В своей Галерее легендарный «парень из Баку», в прошлом звезда азербайджанского КВН, а ныне актер, художник и бизнесмен Бахрам Багирзаде продолжает знакомить читателей нашего сайта с историей нашего замечательного города. Сегодня мы представляем воспоминания о родном Баку и друзьях из прошлого известного архитектора Рены Эфендизаде.

БУДУЩЕЕ НАЧИНАЕТСЯ В ПРОШЛОМ

Город моей юности…. Он всегда ассоциируется у меня с окружающей средой и теми людьми, которых мне подарила судьба…

Мое детство было беззаботным и почти волшебным… Весело проходили дни, наполненные друзьями, книгами и, конечно же, нашими детскими играми. Я родилась и выросла в семье врачей, в красивом четырехэтажном жилом доме, расположенном напротив кинотеатра «Азербайджан», а под нашим домом в то время находился ювелирный магазин. Со всех сторон дом был окружен удивительными по красоте зданиями и фешенебельными магазинами - изумительный Продмаг, благоухающий сладостями и пряностями, где можно было найти все, что душе угодно, неподалеку находился Старый универмаг, рядом наш любимый сад – Парапет с каруселями и важными толстыми голубями, а наискосок от дома, буквально в паре минут - Бульвар. Да и люди, которые жили и прогуливались в этой части города, были красивы, хорошо одеты и изысканно вежливы. Мир, который меня окружал, был по-настоящему прекрасным, поэтому Баку у меня ассоциируется, прежде всего, с красивой архитектурой и красивыми людьми.

В детстве понятие «город» складывалось для меня именно из этого небольшого района, остальная же часть Баку казалась мне жутко далеким и совершенно неизвестным местом. Моя «малая родина» находилась в границах улиц Гуси Гаджиева, Губа мейданы, сейчас это площадь Физули, знаменитой бани «Фантазия», куда мы регулярно ходили с мамой, улиц Щорса, Али Байрамова и Горького, которые я очень хорошо знала, потому что там жила моя тетя, и, конечно же, Ичери шехер, где жили мои дедушка с бабушкой, и куда мы с братом постоянно бегали по извилистым каменистым улочкам. Они жили прямо в центре Крепости, около дворца Ширваншахов, в доме, где сейчас расположился Музей Этнографии. Нашим излюбленным занятием было забираться на крышу этого старого здания, откуда открывался невероятно красивый вид на бухту, голубое, прозрачное море в крошечных, почти игрушечных корабликах… Иногда ветер доносил до нас тихие, приглушенные расстоянием басистые гудки и терпкий соленый запах   Каспия… Как же мы хотели в эти минуты поскорее вырасти и отправиться в какое-нибудь далекое путешествие, туда, за горизонт, где нас ждут настоящие приключения, о которых мы столько читали в наших детских книжках… И с этими сладкими мечтами мы засыпали на горячей от летнего солнца крыше дедушкиного дома…

Мои первые осознанные детские впечатления связаны с 1938-39 годами. И хотя родители от нас это скрывали, я прекрасно помню тревожное, гнетущее напряжение, которое тогда царило в доме… Мы жили в огромной коммунальной квартире на четвертом этаже. Нашими соседями были немцы, русские, а прямо напротив нас жила интеллигентнейшая семья казанских татар. Когда я к ним приходила, то меня поражала их огромная библиотека и глава их семьи – представительный, очень образованный мужчина, носивший пенсне - тогда таких называли «старорежимными». Однажды ночью его забрали… Через неделю арестовали и его жену. А их детей - сына Эльдара и дочь Деляру, с которыми я дружила, выселили к старенькой тетке, которая жила в этой же коммунальной квартире на кухне, в каком-то темном глухом закутке. Я продолжала с ними дружить, и все время таскала для них из дома еду, старалась хоть как-то их подкармливать. И хотя мы по-прежнему носились по дворовым балконам и лестницам, играли и смеялись, я, что называется, всеми фибрами своей маленькой детской души, чувствовала всю безысходность их горя... А потом оказалось, что и мой папа ждал со дня на день, что за ним придут.

Мир, который меня окружал, был по-настоящему прекрасным, поэтому Баку у меня ассоциируется, прежде всего, с красивой архитектурой и красивыми людьми

Мои первые школьные годы были полны перемен, в результате которых девочек и мальчиков окончательно разделили, и я из 1-ой школы попала в 134-ую. Я была довольно активным и деятельным ребенком, и помимо школы, училась музыке и балету.

Во времена моего детства вообще не было принято, чтобы ребенок просто так болтался без дела – помимо школы абсолютно все дети посещали какие-нибудь кружки, спортивные секции, но лично в моей жизни на особенном месте находилась, все-таки, музыка. Надо сказать, что музыкой тогда увлекались все, особенно интеллигентные семьи, в которых было принято учить своих детей игре на фортепиано или скрипке. И у нас дома был роскошный немецкий Bekker, и мама мечтала о том, чтобы я научилась на нем играть.

А я «заболела» балетом, и записалась в хореографическое училище - в то время это было не сложно сделать. Что касается музыкальной школы, то мне очень повезло, что моим педагогом стала Лейла ханум Мурадова, мама известнейшего впоследствии музыканта Эльмиры Назировой. Лейла ханум была женщиной исключительной доброты.

Я помню, как однажды наступил момент, когда я захотела бросить музыку, но она мне сказала: «Знаешь что? Ты пока «ешь черный хлеб» (я тогда играла, в основном, этюды и гаммы)… Подожди, не бросай… Как только дойдешь до «пирожного», сама уже не захочешь бросать…» И это оказалось правдой – когда я дошла до произведений Шопена, Рахманинова, то уже не могла расстаться с музыкой. Со мной как будто что-то произошло… Честно говоря, это был довольно сложный момент в моей жизни, потому что я буквально разрывалась между школой, музыкой и балетом. Но папа запретил мне заниматься балетом, сказав: «Нет! Никаких балетов!» Причем, это было сказано настолько решительно и категорично, что я даже не решилась с ним спорить, хотя и удивилась, потому что папа был удивительно добрым и мягким человеком. А тут он взял и разорвал мою пачку…

Но любовь к балету сохранилась у меня на всю жизнь. Я была так им увлечена, что не пропускала ни одного спектакля. Позже, когда я уже училась в музыкальном училище, вся моя стипендия уходила на цветы приме-балерине Гамяр Алмасзаде, которая была моим кумиром. А потом так получилось, что я познакомилась с ней и ее мужем, известным дирижером и композитором Афрасиябом Бадалбейли, и даже стала вхожа в их дом. Общение с Гамяр Алмасзаде, которую друзья и знакомые называли Тамарой ханум, было ярким, интересным, по-настоящему праздничным. Она очень деликатно и ненавязчиво сумела открыть совершенно новые грани в моем мировоззрении. Помимо того, что она была непревзойденной примой балета и невероятно красивой женщиной, она обладала аристократичными манерами, и общение с ней незаметно, исподволь меня воспитывало. Тамара ханум обладала удивительным талантом несколькими фразами объяснить то, что заняло бы целую журнальную статью о правилах хорошего тона и чувстве стиля, в которые я тогда, в силу своей молодости, была еще не до конца посвящена, несмотря на то, что принадлежала к довольно благополучной и обеспеченной семье.

В нашем кругу, например, носить готовые вещи или покупную, магазинную обувь было дурным тоном. У нас была собственная портниха и собственный обувщик. Он приходил к нам домой, мы выбирали фасон будущих туфель, затем он снимал мерки, потом приносил какую-то болванку, примерял, и через несколько дней обувь была готова, и, чаще всего, все было просто идеально. Для меня это было настолько естественным, что я даже не представляла – как это можно носить готовые платья или обувь? Тогда мне казалось, что они предназначены для людей скромных и бедных. В то время даже в самых фантастических мечтах мы не могли предположить, что когда-нибудь в Баку будут бутики ведущих мировых кутюрье, да мы и имен таких тогда не знали. «Шанель№5» я впервые увидела у Тамары ханум. Откуда они у нее были, я не знаю, и хотя тогда я не очень любила духи, этот божественный запах меня потряс. Помню, у нее была роскошная белая блуза из органзы с широкими рукавами. Такую же блузу, только через много лет, я увидела на Майе Плисецкой… Она была настоящей законодательницей мод бакинского бомонда, и, наверное, не случайно после каждой репетиции или выступления ее сопровождала толпа восторженных поклонников... Мне всегда казалось, что такие люди, как Тамара ханум, знали вообще гораздо больше остальных, и я благодарна судьбе, что мне посчастливилось общаться с этой невероятно интересной личностью.

Никогда не забуду свою первую поездку в Англию. Помню, я зашла в какой-то магазин и увидела там роскошную, расшитую золотом парчу. Устоять перед такой красотой было невозможно, но я могла позволить себе только отрез на блузку. Продавец был настолько любезен, что отмерил мне ткани гораздо больше, чем я предполагала, так что хватило на платье. На одной из премьер я, одетая в этот потрясающий наряд, встретила Гамяр ханум. Она внимательно посмотрела на меня и похвалила мой вкус, но когда она встретила меня во второй раз в этом же самом платье, но уже в другом месте, она сказала: «Деточка, два раза такое платье одевать нельзя». И я еще раз убедилась в том, что у нее был поистине королевское видение мира...

Годы учебы в 134-й школе оставили в моей жизни очень яркий след. Помимо того, что эта школа считалась одной из самых лучших в Баку, у нас была потрясающая директриса - Апполинария Павловна Седова, которую мы за глаза называли Апулькой. С этим прозвищем у меня связан очень смешной эпизод. Однажды мой папа пришел в школу и так к ней и обратился – Апуля Павловна… (Дома он постоянно слышал, что мы именно так называли Апполинарию Павловну между собой, и решил, что это ее имя). А я стояла рядом и чуть сквозь землю не провалилась от стыда. Апполинария Павловна была воплощением строгости и дисциплины. Обязательной нашей школьной прической были косы – никаких кудряшек или челок. И не дай бог, если кто-то из девочек своевольно менял косы на что-нибудь другое! Выговор был страшный…Я до сих пор, хотя прошло уже очень много лет, помню наших педагогов.

В то время золотая медаль была своеобразным «золотым ключиком» - перед тобой были открыты двери любого института, причем без экзаменов

Когда я дошла до десятого класса, а я училась очень хорошо, то поняла, что могу претендовать на золотую медаль.

Единственное, что у меня хромало - это орфография русского языка, и я попросила маму, чтобы она мне наняла педагога, чтобы немножко подтянуть этот предмет. Мама очень удивилась – частные педагоги в то время были почти из разряда фантастики. Но мне, все же, удалось ее убедить.

Позанимавшись пару месяцев, я окончила школу на «отлично» и совершенно неожиданно для себя получила золотую медаль, потому что у нас в школе было довольно много сильных учениц. А тут вдруг, на выпускном вечере Апполинария Павловна объявляет: «Наша звездочка, Реночка Эфендизаде, получает золотую медаль».

Самое интересное, что я даже не поняла, что речь идет обо мне – всю дорогу я была Рена Эфендиева.

Потом, когда я подошла к ней и спросила, почему же мне испортили аттестат, Апполинария Павловна ответила, что так было записано в моих метриках, но когда меня отдавали в первый класс, то записали, как тогда было принято – Эфендиева (тогда старались скрывать окончание фамилии «заде», потому что оно выдавало принадлежность к определенному социальному слою, весьма далекому от пролетарских корней).

Так, я стала единственной из семьи, кто носит фамилию Эфендизаде. Уже потом выяснилось, что мой папа в молодости был Эфендизаде, но потом изменил окончание, чтобы не вызывать лишних вопросов…

В то время золотая медаль была своеобразным «золотым ключиком» - перед тобой были открыты двери любого института, причем без экзаменов.

Я выбрала архитектуру и поступила на архитектурный факультет Азербайджанского Индустриального института, о чем никогда не пожалела. Индустриальный институт был образцовым ВУЗом, где преподавали известные архитекторы и инженеры. Ректором в то время был Годжаев, которого все ужасно боялись.

В институте соблюдалась строгая дисциплина, и, конечно, курить было категорически нельзя. Я помню, как наш сокурсник - Слава Покровский, проглотил уже зажженную сигарету, когда его застукал Годжаев… В АЗИИ в эти годы устраивались замечательные новогодние вечера - «капустники», на которые старались попасть все, и я доставала билеты для своих друзей и из других ВУЗов.

Соприкосновение с архитектурой, которую я приравниваю к искусству, дало мне особое видение мира, особое знание и мироощущение. Но я никогда не пожалела и том, что училась музыке. Я бесконечно благодарна всем своим педагогам, в том числе и учителю по музыкальной литературе Захару Иосифовичу Стельнику. Он так увлеченно и интересно рассказывал нам о мировой музыке, что я до сих пор помню наизусть партитуры почти всех опер, балетов, симфоний… В оперном театре пустых мест не было никогда, всегда был аншлаг, даже не на премьерных спектаклях. Но мы как-то умудрялись туда проникать, доставая то контрамарки, то какие-то пропуски через знакомых, находили местечко и садились зачастую на ступеньках, потому что денег на билет не было. А сейчас… Сейчас, к сожалению, все по-другому… Помню, как я была удивлена увидев, как в музей во Флоренции привели целую группу младших школьников. В Западной Европе в музеи ходят даже мамы с грудными детьми! И это правильно – чем раньше начнешь прививать ребенку чувство прекрасного, тем больше шансов, что это чувство останется с ним на всю жизнь…

Так получилось, что, учась в Баку, я все время чувствовала какую-то внутреннюю неудовлетворенность. Я мечтала попасть в Московский архитектурный институт - лучший архитектурный ВУЗ страны, но родители никак меня не отпускали. Через какое-то время мне, хоть и хитростью, но удалось перевестись. Три последних курса я проучилась в Москве и жила в общежитии МАРХИ. Это была двухэтажная изба с одним телефоном на проходной, куда ежедневно звонила моя мама. Но, несмотря на неважные бытовые условия, там было тепло и весело. Учиться в Москве было очень интересно, потому что все были одержимы архитектурой. После официальных занятий мы еще сидели в библиотеке или ходили на дополнительные занятия по рисунку, скульптуре, а в субботу и воскресенье все ходили на пленер рисовать.

Надо сказать, что все мои сокурсники мечтали остаться в Москве, потому что там другая жизнь, другой ритм и масштабы. Конечно же, мне тоже хотелось остаться в столице, но я понимала, что приехала учиться для того, чтобы потом работать в Баку и принести пользу своей родине. В то время я была такая «ура-патриотка», почти как в фильме – «спортсменка, комсомолка, красавица». Мое чувство было абсолютно лишено пафоса, это была просто ответственность перед городом, который я очень любила и люблю. Словом, я решила вернуться домой, тем более что из Баку пришел вызов на работу в Госстрой. По возвращении меня направили в Азгоспроект, где меня очень хорошо приняли. У меня сложился круг друзей, «больных» архитектурой – это были талантливые архитекторы Шафига Зейналова, Юсиф Кадымов, Зейнаб Кулиева – все выпускники МАРХИ. Мы спорили о проблемах застройки Баку, участвовали в различных конкурсах. Я помню нашу совместную работу над конкурсным проектом застройки площади Азадлыг, в то время площадь Ленина. Мы работали на квартире Зейнаб, засиживаясь до поздней ночи, и без конца спорили, а Шафига, самая старшая и мудрая из нас, пыталась нас урезонить. Она была замечательным человеком и талантливым архитектором. Я помню, как она, уже смертельно больная, все-таки ходила на строительство здания Партархива - это был ее последний объект, запроектированный совместно с Юсифом Кадымовым, и вносила нужные коррективы.

Моим шефом в Азгоспроекте был академик Усейнов – еще одна выдающаяся личность, с которой мне довелось встретиться и даже в какой-то мере подружиться. Помимо того, что это был выдающийся архитектор, построивший в Баку множество замечательных зданий, и в том числе Музей Низами, кинотеатр «Низами», республиканскую библиотеку имени Ахундова и другие, он был супер-интеллигентным человеком, обладавший большим вкусом и тактом. Это был учитель, который хорошо знал жизнь, и мог всегда подсказать, как правильно поступить. Именно он, в 1956 году, когда в архитектуре был застой, и царило типовое проектирование, посоветовал мне уйти в аспирантуру. И я поступила в аспирантуру Института архитектуры и искусства, а потом осталась там работать, и пишу книжки об архитектуре и архитекторах, и мне это очень интересно.

И, конечно, очень неординарной и интересной личностью был мой муж – известный азербайджанский театральный режиссер Тофик Кязимов. В театре Азербайджанской драмы Тофик поставил множество спектаклей, среди которых были «Антоний и Клеопатра», «Гамлет» и поставленная впервые в мире пьеса Шекспира «Буря» на азербайджанском языке, которую тогда даже в Англии еще не ставили! Вообще же, Тофик, несомненно, был «на голову» выше всех нас, но мы, как истинные современники, тогда это не совсем понимали… Постепенно я познакомилась со всеми нашими выдающимися деятелями искусств. Муж ставил пьесы Бахтияра Вагабзаде, Ильяса Эфендиева, работал с композиторами Тофиком Кулиевым, Кара Караевым, Эмином Сабитоглы. Иногда по вечерам у нас собиралось потрясающее общество, к тому же Тофик Кулиев был нашим соседом по лестничной площадке.

До своего замужества я практически не ходила в Аздраму, а тут мне стало безумно интересно наблюдать за процессом творческих поисков Тофика. Я считаю, что мне очень повезло в жизни – сначала у меня были друзья архитекторы, люди творческие, духовно богатые и талантливые. У нас были постоянные споры и диспуты на темы архитектуры, ведь период нашей дружбы совпал со временем становления архитектуры в Азербайджане. Тофик меня ввел в среду театрального искусства, где я открыла для себя совершенно новый, незнакомый мне прежде мир. А по вечерам он мне читал стихотворения своего отца, Самеда Мансура, которые никогда и нигде не были опубликованы.

Однажды главный инженер Азгостпроекта обратился ко мне с довольно неожиданной просьбой: «Вы - невестка великого азербайджанского поэта Самеда Мансура. Я вас прошу, принесите мне его стихотворение «Rəngdir». «Откуда же вы его знаете, если оно никогда не публиковалось?» - удивилась я. «Мы, азербайджанцы, знаем его стихотворения наизусть», - скромно ответил он. Я сказала об этом Тофику, и он переписал для меня несколько произведений из отцовской рукописи.

Когда началась война, Тофику только-только исполнилось 18 лет. Время было жуткое, непредсказуемое, и он очень переживал, что отцовская библиотека, в которой было много ценных, написанных еще старинным шрифтом на фарси книг и рукописей, может пропасть. И, не долго думая, передал все в Рукописный фонд Академии наук. А потом его забрали на фронт…

После ранения и демобилизации Тофик поступил в Театральное училище в класс к Туганову, и когда тот увидел, насколько Тофик талантлив, он сразу ему сказал: «Ты должен ехать учиться в Москву». Так, без одежды, без денег, без связей, в галошах Тофик отправился покорять ГИТИС, в которой попасть было практически невозможно.

Самое интересное, что на вступительном экзамене надо было что-нибудь читать. И Тофик, плохо знавший русский язык, так прочитал стихотворение Джафара Джаббарлы «Səni mən sevmirəm», причем на азербайджанском языке, что приемная комиссия начала ему аплодировать. Его приняли сходу, без всяких экзаменов… В ГИТИСе и сейчас висит мраморная доска с именами лучших выпускников, среди которых есть и имя Тофика Кязимова…

Потом у нас с ним были очень интересные вечера, когда Тофик рассказывал мне о том, как он присутствовал на заседании, когда Хренников изничтожал Шостаковича, а тот, стоя на сцене, плакал и все время повторял: «Да, да виноват я, виноват…». На Тофика это произвело такое огромное впечатление, что он возненавидел существующий строй.

После окончания института ему предлагали остаться в Москве, но он вернулся в Азербайджан. Мало того, когда он уже был известным режиссером и поехал со своим театром на Декаду азербайджанской культуры в Москву, где с триумфом прошли его спектакли «Олюляр» и «Гамлет», ему сразу же предложили там работу и зарубежные гастроли… Предложение, конечно же, было заманчивое, но Тофик отказался… Слишком много сил и творческих замыслов он вложил в свой родной театр, он буквально «перелопатил» всю труппу, и взял в театр никому еще тогда неизвестный молодняк. Тофик создавал свой театр по крупицам. Ну как он мог все это взять и бросить? Первое время «старая гвардия» была на него жутко обижена, но он пошел наперекор всему.

Тофик рассказывал мне о
заседании, когда Хренников изничтожал Шостаковича, а тот, стоя на сцене, плакал и все время повторял: «Да, да виноват я, виноват…
 

В 60-70-х годах Тофик дружил с Ростроповичем, который бывал у нас в гостях. Однажды мой муж попросил Мстислава кое-что ему достать, и в один прекрасный день у нас дома раздался телефонный звонок: «Тофик, если кто-то из твоих знакомых поедет в Москву, пусть зайдут ко мне.

Я тебе что-то передам». «Рена, у тебя с работы никто в Москву не едет?» - спросил меня Тофик. «Да, - говорю, - один наш сотрудник вроде бы собирается в командировку». «Слушай, попроси его зайти к Ростропу (так мой муж называл Ростроповича), тот кое-что ему передаст».

Так мой коллега и сделал, и Ростропович вручил ему большую коробку для Тофика. Честно говоря, я страшно перенервничала, потому что в это время на даче у Ростропа жил Солженицын, и я подумала, что он послал Тофику какие-то неопубликованные произведения... Когда мы раскрыли посылку, то просто ахнули – перед нами предстала двухэтажная коробка конфет, но когда мы сняли верхний слой, под ним оказался пистолет и патроны! Оказывается, однажды Тофик сказал Ростроповичу, что мечтает о газовом пистолете.

Вот Ростропович и прислал ему газовый пистолет с газовыми и слезоточивыми пулями. Удивлению моему не было предела: «Тофик, зачем тебе пистолет?» «Как зачем? Что это за мужчина без оружия? Теперь я могу тебя защищать»… Таким вот необыкновенным человеком был Тофик Кязимов – великий режиссер, замечательный муж и потрясающий отец…

Я всегда спорю с теми, кто говорит, что сейчас совсем не осталось интеллигенции. Ну, как же так? А мы разве не остались? Несмотря на огромную, насыщенную событиями жизнь, я, тем не менее, никогда не впадаю в состояние безысходной депрессии и ностальгии по прошлым временам. Сегодня многие сетуют на засилье приезжих, считая, что от этого пропадает дух и традиции Баку.

Но испокон веков в город приезжали из деревни учиться. Мой папа, например, приехал из селения Салахлы Газахского района. Правда он не был крестьянским сыном, и к тому времени уже окончил Горийскую семинарию и отслужил в царской армии. Папа был невероятно воспитанный и глубоко интеллигентный человек, но корни то его были из деревни! И это нормальный процесс.

Правда, тогда в Баку приезжали лучшие люди, не было такого повального исхода. В любом случае, все, кто приехал в Баку, так или иначе, впитают культуру этого города. Это необратимый процесс, происходящий помимо воли человека. И если человек хочет чего-то достичь, он просто вынужден будет стремиться вперед. Мой старший брат был профессором ленинградского университета.

Я помню, как он мне рассказывал про одного своего коллегу: «Знаешь, Рена, это очень умный, светлый человек, но морда кирпича просит! И однажды он мне сказал, что, несмотря на все его успехи и знания, настоящими интеллигентами будут только его правнуки». Я надеюсь, что то же самое произойдет и со всеми приезжими, и в третьем поколении они обязательно станут интеллигентами и настоящими бакинцами.