Языки и «post-truth»: геополитический контекст
Гюльшан Пашаева
заместитель директора Центра стратегических исследований при Президенте Азербайджанской Республики
Традиционно, каждый год знаменитый Оксфордский словарь выбирает слово года, и в 2016 году таким словом было признано выражение «post-truth» («пост-истина» или «пост-правда»).
По мнению составителей словаря, «post-truth» обозначает ситуацию, когда объективные факты оказываются менее важными для 
формирования общественного мнения, чем обращение к эмоциям и личным убеждениям. Важно отметить, что в данном случае префикс пост- не просто указывает на время после свершившегося события, но и на то, что данное событие перестало быть актуальным. В слове «post-truth» также находит свое отражение постмодернистская идея субъективности истины, и в связи с этим, некоторые считают, что на русском языке наиболее точный эквивалент перевода звучит как «моя правда».
Очевидно, что эпоха «post-truth» характеризуется повышенным вниманием к языку, который на протяжении всей человеческой истории представлял собой мощный ресурс влияния на общественно-политический процессы. Как справедливо отмечает французский исследователь А.Клод «язык наделен способностью воссоздавать мир, упорядочивая его в соответствии со своими категориями» и «поэтому, попадая в руки тех, кто ставит себе целью определять поведение других, язык становится орудием власти в самом прямом смысле слова».
С другой стороны, язык является важным фактором национально-этнической консолидации, а одним из ярких примеров практической роли языка в процессах формирования нации и национального государства могут служить языковые реформы в республиканской Турции. В этой стране в начале 20 века фактически использовались четыре языка: арабский (язык религии), т.н. официальный «османский» (на основе арабского алфавита с большим количеством арабизмов и персизмов); персидский и турецкий разговорный язык («тюркче»), не имевший письменности.
М.К.Ататюрк, инициировавший в 1928 году ускорение реформ в этой сфере, исходил из того, что единение и сплоченность нации должны были быть обеспечены появлением единого государственного языка. Как известно, именно, во время этих реформ был осуществлен переход с арабской графики на латиницу, многие арабские и персидские заимствования были упразднены в пользу их соответствий, имеющихся в тюркском языке, для ряда понятий были созданы неологизмы на старотюркской основе.
Общеизвестно, что и реформа турецкого языка, и т.н. «языковое строительство» в 30-40-х годах в СССР, сопровождавшееся несколькими сменами алфавитов в ряде союзных республики, имели определенный геополитический подтекст. Сегодня на постсоветском пространстве интерес к этому исторический опыту актуализировался и в связи с предложением Президента Казахстана Н.Назарбаева приступить к практической реализации перевода казахского языка на латиницу и принятию до конца 2017 года единого стандартного варианта казахского алфавита в новой графике.
В развернувшихся многочисленных дискуссиях на эту тему часть экспертного сообщества высказывает мнение о том, что принятое решение – «это вопрос политического выбора страны и сближение с той или иной цивилизацией», а «выбор латиницы означает сближение с другими тюркскими языками» и «некоторое удаление от цивилизации, использующей кириллицу, то есть, от России».
При этом также упоминается сравнительно неудачный опыт соседнего Узбекистана, в котором «возникли серьезные проблемы с переходом на латинский шрифт, и до сих пор до 70 процентов публикаций в стране идет с использованием кириллицы». Впрочем, в дискуссиях также отмечается, что в Азербайджане аналогичный процесс перехода на латиницу «завершился успешно, благодаря крупным финансовым вложениям и продуманной постепенной стратегии».
С другой стороны, казахстанский политолог А.Сарыма, признавая переход на латиницу важным шагом, который «позволит Казахстану сделать свой геополитический, цивилизационный выбор более ясным и выпуклым», одновременно, отмечает, что переход на латиницу, прежде всего, «вопрос казахский, внутриказахский, связанный с реализацией государственной языковой политики», и этот вопрос, по сути, «не касается ни России, ни Пекина, ни Брюсселя».
Как известно, языковой суверенитет является одним из значимых признаков реального суверенитета любого государства и отражает степень его самостоятельности в проведении соответствующей языковой политики, важным элементом которой традиционно считается защита и укрепление позиций государственного языка.
Однако, в условиях глобализации и практического отсутствия границ в информационном пространстве комплекс вопросов связанных с языком часто превращается в серьезный геополитический ресурс, который государственные и негосударственные акторы начинают использовать для продвижения собственных интересов. Особенно, ярко это проявляется в случае взаимодействия государственных языков с мировыми, являющимися языками бывших империй, которые в свое время активно поощряли использование своего языка другими народами, как например, в случае русского языка на территории царской России, а затем и СССР.
Как хорошо известно, распространение и укрепление позиций русского языка в мире продолжает оставаться из основных задач российской внешней политики, при этом, в РФ исходят из того, что русский язык, являясь важным инструментом интеграции, продолжает играть роль языка межнационального общения, выполняет функцию средства передачи научных и профессиональных знаний, российской и мировой культуры, а востребованность русского языка в странах СНГ не подлежит сомнению и имеет объективные и исторические причины.
В силу такого подхода в российских экспертном сообществе и СМИ отношение к этому языку, традиционно, рассматривается в качестве основного индикатора уровня двухстороннего сотрудничества между Россией и остальными постсоветскими странами. В аналитических материалах на эту тему, зачастую, критикуется отсутствие официального статуса у русского языка в ряде союзных республиках, что рассматривается как тенденция «вытеснения русского языка, которая воздействует самым деструктивным образом на социально-коммуникативные стороны жизни граждан России и СНГ». Более того, иногда утверждается, что на постсоветском пространстве «национальные языки не готовы и еще долгое время не будут готовы полноценно заменить русский язык».
Однако, в результате расширения политических, экономических и гуманитарных связей бывших союзных республик с внешним миром, в регионе, впрочем, как и во всем мире, идет процесс усиления позиций английского языка, который фактически начинает конкурировать с русским в языковом пространстве ряда постсоветских стран.
К сожалению, на фоне этой конкуренции у некоторых исследователей возникает соблазн рассматривать эти языковые процессы как часть геополитического противостояния между Россией и Западом. Конечно, столкновение интересов крупных держав на территории третьих стран – нередкое явление в мировой истории, однако, это не означает, что малые страны должны обязательно находиться в сфере влияния той или иной «большой страны» и, поэтому, обречены играть роль лишь «второстепенных» объектов международных отношений. Соответственно, языковая политика малых стран не должна превращаться в заложника взаимоотношений мировых или региональных держав, и, тем самым, вольно или невольно способствовать фактической легитимизиции «объектности» страны.
Дополнительно, следует отметить, что взаимосвязь между языком и геополитикой носит сложный нелинейный характер и действия мировых акторов по продвижению своих языков на мировой арене могут и не привести к усилению влияния этих акторов, т.к. было бы ошибочным полагать, что общение на одном языке автоматически означает приверженность единым политическим и культурным ценностям. Более того, многие страны активно используют мировые языки, в первую очередь, английский язык, чтобы продвигать собственные национальные интересы.
В этом контексте, можно упомянуть выступление Президента Грузии Г.Маргвелашвили на международном форуме народной дипломатии "НАТО - Грузия", в котором он заявил о важности использования русского языка в процессе защиты интересов Грузии. В выступлении он, с одной стороны, рассматривал русский язык как «инструмент» и даже «оружие», которое может быть использовано «внешним врагом» против национальных интересов страны. С другой стороны, по его мнению, "использование русского языка необходимо для того, чтобы сказать правду о нашей политике и жизни, особенно это важно в процессе распространения реальной и правдивой информации о Грузии" и «при общении с абхазами и осетинами".
Надо заметить, что такой же прагматизм в этой области уже многие годы демонстрирует независимый Азербайджан, в котором «самым трепетным образом относятся к русскому языку». Однако, интерес к сохранению русского языка в Азербайджане не исчерпывается сферой двухсторонних отношений с Россией, а в значительной степени определяется ролью этого языка как де-факто языка межнационального общения на территории бывшего СССР. В рамках проводимой Азербайджаном активной публичной дипломатии, именно, русский язык выступает как незаменимый инструмент защиты национальных интересов нашей страны на постсоветском пространстве. В аналогичном ключе рассматриваются также вопросы распространения других иностранных языков в Азербайджане, знание которых с одной стороны, способствует росту конкурентоспособности трудовых ресурсов страны, а с другой позволяет эффективно продвигать культуру и достижения Азербайджана за рубежом.
В заключении, следует признать, что политика «post-truth», становится постоянно действующим фактором международных отношений, а общественно-политический интерес к этому концепту резко усилился на фоне участившихся случаев информационного противостояния на мировой арене, в частности, между Западом и Россией.
В этих условиях значение мировых языков как основных трансляторов информационного и культурного влияния будет только возрастать, а успехи публичной дипломатии ряда стран, которые целеустремленно используют эти языки для формировании собственной точки зрения на происходящие в мире события является ярким подтверждением этого тезиса.
