«Человек ли он?» по Роберту Стуруа
«Друга осуждай в глаза, врага – за глаза»
Мудрая пословица
Как видно, во все времена поговорка «Правда глаза колет!» была актуальной.
Иначе зачем бы лидер национально-освободительного движения второй половины XIX века и борец за духовное раскрепощение своего народа, незабвенный Илья Чавчавадзе стал предварять названную так повесть специально обращенной к читателям просьбой правильно понять его и не обижаться за то, что вывел образ представителя своего времени таким никчемным существом, что и слово «человек» к нему практически применить не решился?
Порожденный гением умудренного жизненным опытом и озабоченного судьбами своего народа классика грузинской литературы собирательный образ Луарсаба Таткаридзе с детства знаком всем гражданам Грузии – хрестоматийный герой провинциального дворянина и сегодня в этой стране воспринимается практически как символ неуча, резонера, погрязшего в бездействии демагога, не способного к какой-либо полезной деятельности. А как же иначе, если запущенная усадьба князя в повести предстает неким сонным царством, где только и забот, что поесть, поспать, посудачить, досадить родственнику или при случае изобразить себя личностью просвещенной?
И это при условии, что философские рассуждения «героя» не выходят за рамки спора с женой на то, что, не посчитав, точнее, чем она, определит, сколько мух собралось на закопченном потолке, или докажет – а это очень важно! – преимущества бозбаша перед чихиртмой.
Чтобы воспроизвести подобную обстановку, мотивы поступков героев и охарактеризовать их в обстоятельствах своего времени, писателю, автору художественного произведения не понадобились хитросплетения сюжета и впечатляющие события, в которых положено раскрывать характеры, - узнаваемые ситуации, примитивные диалоги убогих обитателей усадьбы и их облик сами по себе стали и темой, и фабулой повести.
В тех условиях собирательный образ представителя «загнивающего класса» как бы сам собой получился не просто отвратительным и отталкивающим, но и настолько типичным, узнаваемым, что автор как бы остерегся разоблачений со стороны многочисленных оппонентов и счел нужным деликатно смягчить свой памфлет обращением к читателям.
С просьбой не судить его слишком строго, ибо руководили им весьма благие намерения.
«Я кончил, - пишет И.Чавчавадзе,- а ты, читатель, поступай, как знаешь. Хочешь, смейся, хочешь – плачь после того, как прочитаешь эту повесть...
Если тебе дана такая сила разума, что, как бы горька ни была истина, ты все же смело, стойко глядишь ей в глаза… тогда смешная история скорее всего вызовет у тебя слезы. Если же нет, - смейся, сколько вздумается! Смейся и заодно негодуй на автора этой повести и возводи на него небылицы – ты ведь любишь сочинять небылицы – будто я предаю грузин хотя бы тем, что рассказываю о всяких смешных сторонах нашей жизни, а не скрываю их, подобно иным малодушным патриотам.
Знаю, читатель, что, к нашему несчастью, трудно среди нас сыскать человека, который не боялся бы правды… Смеясь над Луарсабом и его женой Дареджан, ты как бы смеешься над собой, а если и заплачешь, - это добрый знак: ты, очевидно, скорбишь о том, что и мы таковы, значит – и в тебе возникло желание исправиться. Дай Бог, чтобы это было так!».
Совершенно очевидно, что перед режиссером, выбравшим для постановки повесть глубоко уважаемого классика, не стоял вопрос, удастся ли из прозаического произведения сделать по законам сцены спектакль, который способен вызвать отклик в современном зрителе, – для великого мастера сценической формы Роберта Стуруа подобный замысел сколь привычен, столь и увлекателен. Главное, думается, он посчитал нужным обратиться со сцены к современникам в условиях, когда все яснее становится, что образ существования многих из нас вовсе не так уж далек от того, который едко, пусть в утрированной форме высмеивал классик сто пятьдесят лет назад.
По ходу действия без дополнительных разъяснений видно, что уже на стадии подготовки инсценировки режиссер вместе с соавтором - писателем Тамазом Годердзишвили - выстроил не только диалоги и характер взаимоотношений между персонажами таким образом, чтобы с помощью их органичного существования на сцене выразить то, что считал главным в своем замысле. Причем выразить таким образом, чтобы за легкостью будто невзначай существующих на сцене актеров публика не заметила огромную работу ума, сердца и опыта, которая предшествовала полуторачасовому представлению.
Широко известно, что самобытные, новаторские постановки Стуруа отличаются необычными взглядами на все компоненты спектакля. Герои чавчавадзевской повести, к примеру, предстают как бы сдвинутыми во времени и отличаются от широко известных литературных персонажей не только одеждой и внешним обликом, но даже и характерами, и внутренним настроем. Эта огромная творческая работа, потребовавшая сложной ломки в процессе поиска стилистики, не позволяет никому на сцене расслабиться хоть на минуту, однако же это и есть Роберт Стуруа!
Как всегда, в спектакле «Человек ли он?» Стуруа отводит огромную роль в создании общей атмосферы спектакля и отдельных эпизодов, в воздействии не только на зрителей, но и на самоощущения актеров-участников музыкальному сопровождению, в оформлении которого участвовала Ия Саканделидзе. Здесь же звучит запись нового произведения известного во всем мире композитора Гии Канчели – реквиема для альта и хора под названием «Стикс».
Органично работает на замысел и сценография, выполненная по эскизам художника Мириана Швелидзе, – всегда непростая в отличающихся изысканной полифонией спектаклях Стуруа. Той самой полифонии, что воссоздает объемность и многоплановость, сами по себе «умеющие» держать в напряжении зрителей, видящих в этом многообразии нечто многозначительное, судьбоносное не только для спектакля, но и для театра, и даже для общества.
Естественно, что удача замысла режиссера во многом зависит от исполнителей, и Роберт Стуруа кропотливо работает с ними.
Честно говоря, Жанри Лолашвили, запомнившегося в 30-летней давности спектакле «Кавказский меловой круг» по Брехту задорным молодым ведущим, поначалу как-то не хотелось видеть в роли Луарсаба – в общем-то одиозной личности, ограниченного тугодума, человека с грузной, неповоротливой фигурой. Но что поделаешь? Наверное, для давно уже ставшего корифеем родного театра талантливого актера немалая честь играть пусть осмеянного здравомыслящим обществом, пусть литературного, но – тем не менее - национального героя, а?
Во всяком случае, создавая неординарную, по-актерски сложнейшую личность, Жанри Лолашвили даже Луарсаба Таткаризде окрашивает собственным обаянием и такого увальня, позволяя допустить, что может быть он даже не виноват в том, что, оказавшись под властью обстоятельств, не познал счастья служить целям возвышенным и достойным человека…
Создается впечатление, что Луарсаб Таткаридзе у Жанри Лолашвили получился каким-то теплым, даже добродушным, незлобивым, какого не делают грубым или неделикатным даже всплески его показного гнева.
Заслуга ли это самого актера, или постарался режиссер с его всегда неординарными замыслами – какое это имеет значение? Главное, что таким Луарсаб более доступен пониманию гипотетического зрителя, которому, по идее, после знакомства с таким вот «героем» не плохо бы призадуматься и оглянуться на себя любимого.
То же и Дареджан. На многих картинках десятилетиями изображавшаяся дородной неповоротливой глупышкой, у Татули Долидзе в спектакле Стуруа она предстает очаровательной тонкой, нежной красавицей, лишь по густо нарумяненным щекам которой разве что догадаешься о ее внутренней сути. Кстати, не намек ли это на то, что под самым изысканным макияжем современных красавиц нередко кроются наследницы бесплодной чавчавадзевской героини, от бесцельного существования которых один только моральный вред обществу.
Сегодня, когда авторитет великого грузинского классика Ильи Чавчавадзе непререкаем, можно только порадоваться тому, что выдающийся режиссер представил обществу его гениальное произведение, напомнив нам, сегодняшним, о том, как мы смешны подчас при выборе образа жизни и - особенно – когда болезненно реагируем на справедливую критику.
Всем полезно почаще заглядывать в зеркало, чтобы убедиться: все ли со мной в порядке, - говорит Илья Чавчавадзе. И закончил повесть «Человек ли он?» он такими словами:
«… Я криком своим предсказываю зарю, а рассветет или нет, – про то знает Бог. Но если бы меж нами не было вражды, то и мы хорошо бы знали, когда наступит этот рассвет».
Галина Микеладзе
