Бахрам Багирзаде о городе своего детства: Иногда я перестаю тебя слышать и чувствовать, даже когда смотрю на тебя с любовью

«Все запечатлено в звуках. Прошлое человека, его настоящее и будущее. Тому, кто не умеет слушать, невнятны советы, которые жизнь дает нам ежеминутно. Лишь тот, кто слышит шум бытия, может принять верное решение».

Пауло Коэльо

Я  существую в  пространстве этого города  уже много лет и все эти годы  внимательно вслушиваюсь и вбираю  его  звуки,  как раскаленный песок впитывает  благодатные капли воды…  Ночь никак не заканчивается, будто она решила остаться со мной  навечно, отодвигая своей  властной  рукой  день, когда я стану на год старше…  Бессонница… Пять утра… Распахнутое окно впускает жаркое дыхание ранней осени и отвратительную какофонию  проезжающих автомобилей с включенной на полную мощь музыкой, грохот бетономешалок, визг лагунды и громкие  стоны  строительного крана…

Устав от бессонной ночи и шума, я на мгновение закрываю глаза… И вдруг на меня обрушиваются воспоминания, от которых я перестаю дышать - только бы не пропустить, только бы не забыть…    Город  моего детства сладко спал в ожидании рассвета и видел прекрасные сны… Ничего не тревожило безмолвие бархатной бакинской ночи. Ну разве что, стук женских каблучков или стремительный полет летучих  мышей...  Мой город обнимала тишина…

Где-то далеко в памяти рождается  звук. Он воздушный, прозрачный, невероятно чистый… Это  звук азана…  Из окна моей детской был виден минарет татарской мечети, и каждое утро я просыпался вместе с молитвой,  которую пел муэдзин…

А потом в комнату врывались бодрые веселые звуки утренней гимнастики, которую передавали по радио. Приемник висел у нас на кухне, и его никогда не отключали. Он сообщал нам последние новости, рассказывал о трудовых победах,  а днем любители музыки откладывали все свои дела и целый час  слушали мугам…

Мне очень нравилась дорога в школу, потому что она проходила через Парк офицеров, самый красивый и густой парк Баку. Я выходил минут на десять раньше и неспешно шел по его аллеям. Особенно хорошо в парке было весной, потому что отовсюду доносилось пение птиц – нежные трели соловьев, громкое чириканье воробьев, монолог  кукушки, барабанная дробь дятла, которая разносилась далеко по парку и утихала, запутавшись в зеленых ветвях… Иногда мимо меня пролетали ярко-зеленые  майские жуки, так близко, что я слышал  трение  их жестких крыльев, а в  огромных кустах неторопливо копошились короеды  и   с громким хрустом поедали сочные листья.   Я останавливался и замирал, прислушиваясь к этим звукам… Мне так хотелось  раствориться в этом утреннем трепете и стать  звуком…  Просто звуком… Но надо было идти в школу! Я переходил дорогу и долго стоял на остановке в ожидании троллейбуса №8…  

В 82-м году на улицах города появились новенькие чехословацкие троллейбусы – большие прямоугольные   трудяги. Так получилось, что  в их появлении  немалую роль сыграл мой двоюродный брат, который  привез их из Одессы…    Каждое утро я отправлялся  на этих красивых, вкусно пахнувших новыми сиденьями  троллейбусах в школу… До сих пор помню  их номера -  4 и 8…  Они быстро разгонялись, поскрипывали на поворотах и с тихим шипением распахивали свои двери для пассажиров…  

Лучше троллейбуса был только «Икарус», огромный  двойной автобус, посередине которого была подвижная «гармошка». Я обожал стоять именно на этой шумной, вращающейся конструкции, представляя себя великим путешественником…  Главное – не пропустить кондуктора,  мощная взрослая тетка,  которая, как ледокол, медленно протискивалась через толпы людей, звеня большой кожаной сумкой и расталкивая их пальцем, на который, как кольцо,  был надет рулончик с билетами.  А так как у меня часто не бывало денег, я садился с передней двери, и пока кондуктор доходила до меня, выбегал и заскакивал в автобус с задней двери…

Школа встречала меня целым океаном звуков – шум, смех, топот тысяч  быстрых  ног, нежные голоса  девочек, басистые крики мальчишек… Но самым любимым звуком всех школьников мира был звонок на перемену, после которого сосредоточенная тишина взрывалась мощным залпом  свободы!

После школы я со всех ног мчался домой, быстро перекусывал и бежал в Дом пионеров, где учился рисованию… На этюды нас водили на бульвар, и он встречал меня гудками  пароходов,  которые с пыхтением плавали по бескрайней, как мне тогда казалось,  бухте… А над морем с печальными криками носились чайки, задевая своими нежно-серыми крыльями  крохотные  барашки волн…  Бывая в портах других городов  и стран,  я невольно сравниваю  с ними  звуки бакинского порта -  одесский порт словно пропитан смехом и улыбками, стамбульский наполнен огромными кораблями и  крепким запахом огромных морей…  И каждый раз, прогуливаясь по турецкой набережной,  я ищу глазами одинокую фигуру генерала  Черноты из фильма «Бег»… Я останавливаюсь у края пристани и начинаю ждать свой корабль,  который унесет меня на любимую родину… Мои плечи опускаются, глаза становятся влажными от стамбульского ветра… Как же это ужасно, когда человеку некуда возвращаться…  

Своей дачи у нас никогда не было, и летом мы всегда  ездили в гости на дачи  к друзьям или родным, и так как они были расположены в разных местах Абшерона, мы часто проезжали  мимо  нефтеперерабатывающих заводов.  Эти железные, переплетенные сотнями труб конструкции   казались мне гигантскими,  а когда из длинной трубы с гулом  вырывался  огромный язык пламени, я от восторга подпрыгивал на папиных коленях… Вдоль всех дорог день и ночь трудились нефтяные «качалки»… Это были мои тайные друзья, железные утята, которые дружно и ритмично наклонялись к земле…

Жаркие дачные дни казались бесконечными и почти беззвучными… Но вечером все оживало,  потому что из каждого дома доносились голоса радиостанций  -  старшее поколение бакинцев выставляло свои приемники на подоконники и ловило заграничные радиостанции. Ночь наполнялась морзянкой, тысячью иностранных голосов, завываниями эфира.  И вдруг раздавалась музыка  - Монте-Карло, Иран, арабские страны, и я засыпал, свернувшись калачиком, под звуки джаза, грустные персидские мелодии и огненные, страстные  арабские песни…

Летний Баку – это не только дачи, но и ровный гул бакинских кондиционеров БЗБК, которые время от времени содрогались от работы могучих моторов.  Когда в 1976 году их начали производить на единственном в Советском Союзе заводе кондиционеров,  эти невиданные  раньше аппараты   сначала  появились на административных зданиях, а потом,   постепенно, они возникали в окнах обычных жилых домов. Я помню, как  мы гуляли с папой по городу, и он с гордостью  рассказывал мне, что именно в Азербайджане построили первый  завод,   и теперь наша республика  продает кондиционеры  не только  по всему СССР,  но и во многие страны Азии и Африки. 

Особенный  звук  Баку – звук ветра…   Летом его с нетерпением ждут, как самого дорогого гостя. Он приходит, как всегда неожиданно, и  начинает громко хлопать окнами и раздувает белоснежные простыни, превращая их в паруса. Ветер приносит в мой город свежесть и головокружительные ароматы моря.  Осенью он пытается пролезть  в самые узкие щелочки крашенных деревянных рам, чтобы спеть свою жалобную песню. А зимой, вдоволь нагулявшись по планете, он приносит в мой город  черные  тучи  и  засыпает улицы и дома пушистым снегом…  Город  на несколько дней превращается в сказку – не слышно шагов, голоса звучат, как легкий шепот, бесшумно колышутся сверкающие от снега деревья… Однажды у Пушкина спросили: «Что такое счастье?» - И поэт ответил: «Предчувствие выздоровления». Когда после долгой зимы ветер приносит в мой город  предчувствие весны,  он сразу же оживает в ожидании  тепла и любви…

Еще один летний звук – прекрасный, волнующий, вкусный! Звук подшипников, который везет тележку с мороженым!  Звук появляется издали – сначала  возникает грохот  чудесных железных колесиков, а потом раздается голос дяди Юры, который  привозил в наш двор большой деревянный самодельный ящик,  набитый сухим льдом: «Морожны, морожны, морожны-ы-ы-!»  Сегодня дядя Юра больше не радует детей мороженым, он продает  на бульваре газеты,  и когда я там бываю, обязательно покупаю у него  абсолютно ненужные бумажные листы, чтобы хоть как его поддержать…

Мне запомнился день похорон Леонида Ильича Брежнева. Это было  15 ноября, и весь  город  словно замер в траурном молчании… А потом, ровно в полдень, все загудело -  пароходы, заводы, поезда, фабрики, машины… Люди были печальны…  Они думали о будущем,  еще не зная, каким кровавым и подлым оно окажется…

Двор, родной мой двор… Он звучал тысячью голосов, музыкой,  смехом. Помню удары футбольных  мячей об стены,  а когда мы играли около здания городского ГАИ,  то особым шиком считалось попасть  в огромные железные ворота. Они звучали, как колокола, пугая прохожих, а через несколько секунд из ГАИ выскакивали полные крикливые женщины   и долго ругали нас за плохое поведение… Правда, один наш сосед поступал еще хуже  - устав от мальчишеского ора, он выходил и разрезал наш мяч огромным кухонным ножом… Это была потеря так потеря, потому что резиновые советские мячи стоили копеек 70-90, а так как они постоянно рвались, надо было снова  выпрашивать  у родителей деньги на покупку нового… В  1986 году мой двоюродный  брат привез из Европы венгерский мяч «Ацтек». Радости моей не было предела, потому что как раз в  этом году в Мексике проходил чемпионат мира по футболу, и многие футбольные  команды играли именно мячом «Ацтек». Целых два года я хранил его как величайшую драгоценность,  а  когда все же решился и вынес его, то весь двор чуть не плакал от  счастья – играть венгерским мячом, который «засветился» на чемпионате мира, было очень круто!

В городе моей юности из открытых окон доносились звуки фортепиано, и какие-то невидимые, но очень талантливые пианисты исполняли Бетховена, Фикрета Амирова, Тофика Кулиева… Иногда, особенно в старой части города, можно было услышать  мелодичные звуки тара, и твоя душа  растворялась от его  звучания…  Но две бакинские  улицы были самыми  музыкальными – Горького, где в те времена было музучилище, и 28 апреля, где и сейчас находится консерватория.  Даже сегодня, когда на этой улице ты сам себя не слышишь от бешеного потока автомобилей,  музыка, льющаяся из окон консерватории, побеждает рычание моторов. Оперные голоса, скрипичные сонаты,  фортепианные  россыпи аккордов, густой, немного печальный звук виолончели…    Я горжусь, что кто-то много и упорно занимается, чтобы продолжить  путь славы нашего  соотечественника, великого Ростроповича…

В редкие часы, когда у папы появлялось  свободное время, мы с ним ездили в гости к родственникам. Часто наш путь пролегал мимо стадиона, и весь автобус вздрагивал, когда в окна врывался ор  сорока тысяч болельщиков.

К сожалению, я не помню, как называлась эта игрушка, но ее продавали только около этого стадиона возле метро «Гянджлик». Говорили, что ее делали цыгане… Это была такая длинная палочка с леской, к  которой был прикреплен небольшой шарик. Его надо было раскрутить, и тогда он издавал приятный жужжащий звук…

Все  бакинские дети мечтали прокатиться на фаэтоне, который курсировал по проспекту Нефтяников.  Но это было довольно  дорогое удовольствие, поэтому запоминалось на всю жизнь…  Как же уютно звучал цокот лошадиных копыт! Все мальчишки представляли  себя грозными всадниками, а девочки  - принцессами…  А еще мне очень нравилось наблюдать из окон троллейбуса, как от Азнефти до Морвокзала  жених с невестой  делали  на фаэтоне «круг почета», а потом пересаживались в свадебную машину с большой куклой, лентами и цветами и в сопровождении новеньких «Волг» и «Жигулей», которые от души давили на свои сигналы - «ФИФА», «Кукарача», «Крестный отец» - свадебный кортеж уносился куда-то вдаль.  В   прошлом  даже автомобильные сигналы были содержательными…

В наш двор, как и во все бакинские дворы тех времен,  часто  забредали  странные дедушки. Что только они не продавали – «старый вещь пакупай»,  «сухой хлеб, хлеб сухой», «мацони, мацони, гатык»! Но среди них был человек, которого знал весь город. Звали его Стасик, хотя настоящее его имя было Исрафил. Он работал в центре – на улицах Гуси Гаджиева, Полухина,  Мирза  Агалиева и  Низами. Стасик продавал всякую всячину, которую  выкрикивал пронзительным тонким голосом: «СинькА, соскА, Золотой Робинзон»,   и после небольшой паузы, набрав в легкие воздуха, распевно, на персидский мотив, добавлял: «ВарЭ-Э»!  Если с синькой и  сосками  все было ясно, то «золотой Робинзон» долгие годы не давал мне покоя. И только спустя три десятилетия  я случайно  узнал, что же это такое…  Оказалось, во время Второй мировой войны в США  фирма «Голд Робинсон»  производила женские бюстгальтеры. И американцы вместе с другой гуманитарной помощью сбрасывали на парашютах  нижнее  белье  этой фирмы для советских женщин.  Никто не знает, каким образом оно попадало  к спекулянтам  на «Кубинку»,  но именно в этом легендарном месте  начинал свою бизнес-карьеру знаменитый Стасик!  Видимо, в память о своей юности, продавая женское белье совершенно других стран,  он и выкрикивал своего «Золотого Робинзона»…    

Когда меня накрывают воспоминания, я люблю просто где-нибудь посидеть, слушая, как двигается время, толкая стрелки часов. Я ни о чем не думаю…  Я давно уже перестал торопиться, потому что впереди меня ждет вечность. Но  пока я здесь, мне интересны  люди,  сидящие за соседними  столиками… Особенно те, что сидят в одиночестве. Я пытаюсь понять, о чем они думают, кого любят, счастливы ли они?  Очень  редко  попадаются  удивительные лица,  и я жалею, что мы незнакомы…  Хорошие,  усталые,   грустные,  обреченные быть никогда не услышанными в  жестоком грохоте  мегаполиса…  

Я   ничего не жду от тебя, мой город… Ты  держишь  меня за руку,  куда-то ведешь по своим улицам,  а  я  больше  не  чувствую ничего из того, что должен чувствовать.  Ты  говорил, что когда-нибудь мне придется  поменять свою жизнь, потому что ты изменился. Ты  стал  большим городом и  требуешь  действий, а не размышлений.  Город… Мой, ваш, родной, чужой… Иногда я  перестаю  тебя  слышать и чувствовать, даже  когда смотрю  на  тебя с любовью.   Но  я  сделаю еще одну попытку, чтобы дать себе шанс, и  бессонная  ночь накануне дня рождения станет для меня  последним  приступом  надежды… 

Я иду, потерявшись в безмолвии мыслей и тоскливом  молчании сердца. Навстречу  идут  другие люди, такие  же  опустошенные и несчастные,  как и я.   Здесь так легко потеряться и уже невозможно встретить  счастливые глаза…   Сегодня я хочу забыть все, что я знаю и что не узнаю никогда… Переломанные судьбы, перевернутые страницы, опрокинутые лица… Но  мне так хочется верить, что наступит момент, когда я встану под проливным дождем и закричу во весь голос:  «Видишь, небо! Этот  город  - мой! Навеки! На вечность!»  Город, не  позволяй  мне  разлюбить тебя!» 

Бахрам Багирзаде