Чингиз Абдуллаев: «Из меня не получился Джеймс Бонд, и поэтому я стал писателем»
Эксклюзивное интервью 1news.az с писателем Чингизом Абдуллаевым
Статья эта имела не совсем обычную предысторию.
Вначале было все как всегда – я пришла к герою своей будущей публикации с диктофоном и заранее приготовленными вопросами, на которые он охотно отвечал. Надо сказать, Чингиз Абдуллаев – из тех коммуникабельных людей, с которыми всегда интересно, и когда уже через пару минут становятся ненужным и вопросник, и все твои домашние задумки. Потому что он – человек импровизации, беседа с которым неизменно выливается в непредсказуемый экспромт. Разговор наш длился более трех часов. И когда я, наконец, довольная, со словами благодарности стала с ним прощаться и по профессиональной привычке уже в дверях решила проверить качество записи на диктофоне, то чуть не уронила этот самый диктофон – лента была девственно чистой. Записи – не было! Я не знаю, какой ужас был написан на моем лице, Чингиз муаллим же бросился меня утешать: «Ничего страшного. Придете еще раз». «Но ведь там было столько интересного - имена, цитаты – я не могла их упомнить!». «Обещаю, повторю все слово в слово – у меня хорошая память. Посмотрите, я вас удивлю».
И он действительно удивил, когда я вновь, спустя неделю, пришла к нему. Вопросы были примерно те же. Из ответов же – диаметрально противоположных тому, что я слышала неделю назад, не повторился ни один! Как не повторились имена с цитатами. Лейтмотивом «интервью номер один» было: «Я самый счастливый человек на свете, потому что занимаюсь любимым делом и за это еще получаю деньги» - недаром ведь про него говорят, что родился он «в рубашке от Пьера Кардена», и что жизнь его - это своего рода затянувшийся светский прием»…
Беседуя с ним повторно, я неожиданно для себя открывала человека, полярно противоположного своему имиджу. На сей раз передо мной сидел совсем другой Чингиз Абдуллаев. Потерянный – так, наверное, одним словом можно было бы охарактеризовать моего «нового» героя. Потерянность перед метаморфозами – «времени и люда», растерянность художника, познавшего привкус человеческой подлости и цинизма.
И мне казалось, что я держу ключ к разгадке феномена «Чингиз Абдуллаев» - не в этой ли «непоследовательной» многовариантности секрет его неправдоподобной писательской плодовитости? Ведь каждый день, с его уникальными коллизиями и неповторимым сюжетом, несет свой настрой. И свое настроение. Чему я и стала свидетельницей.
Из этих двух встреч и сложилось оно - Впечатление.
- Думаю, при встрече с вами у любого простого смертного может занизиться самооценка. 83 романа и повести, 52 сценария, по которым снято 6 фильмов, свыше 400 статей… Ассоциации, скажу я вам, вызываете самые невероятные – от Толстого и Верди до Шекспира и Микеланджело.
- Я бы не хотел таких сравнений, потому что прекрасно понимаю, что до космоса мне далеко. Я не Толстой, и мои амбиции не простираются столь высоко, хотя меня в этом и упрекают. Я всего лишь занимаюсь любимым делом - поверьте, это не скромность, лишь абсолютно реальная оценка себя. На самом деле я очень четко понимаю разницу между собой и теми, чьи фамилии вы назвали. Просто мне нравится нравиться людям, очевидно, тщеславие – мой самый смертный грех.
- А что значит – нравиться?
- Нравиться означает, что люди с тобой соглашаются, а это самое главное, в общем-то, для художника. Значит, я в чем-то прав.
- А как вы вмещаете все это в 24 часа – я имею в виду и путешествия, и встречи, и неправдоподобную творческую потенцию…
- Если у всем известных Ленина и Черчилля хватало, помимо государственной работы, времени на то, чтобы читать и писать книги, причем последний даже получил за это Нобелевскую премию, то почему у меня, к примеру, его не должно хватать… Я считаю, что если люди жалуются на нехватку времени, то это значит, что они неправильно выстраивают свою жизнь. Вот вы говорите, что я написал очень много, но скажу вам по секрету, что на самом деле я очень ленивый человек – мог бы написать гораздо больше…
Чехов умер в 44 года, оставив после себя 30 томов, а у автора «Комиссара Мегрэ Жоржа Сименона - 250 романов. Все это глубоко индивидуально. Доницетти, например, когда узнал, что Россини написал оперу за 13 дней, воскликнул: «Какой же он лентяй - оперу ведь можно написать за 5 дней!».
- «Подобно Гарун-аль-Рашиду, он любит путешествовать. Только объектами его исследований является не один город, а весь земной шар…». Так писала о вас зарубежная печать…
- Я очень люблю жизнь. И стараюсь ценить каждое ее мгновение. Езжу с семьей на выставки – когда открылся, например, знаменитый «Аквариум» в Валенсии, я взял семью и отправился туда. Стараюсь показывать семье все удивительное, что есть на свете. Я не приемлю отдыха в его непосредственном понимании – ну как может нормальный взрослый мужчина загорать у моря часами! Мне это непонятно. Отдых – это наблюдать жизнь, радоваться ей, набираться ощущений, информации. Ну как объяснить слепому, что такое красный цвет!
- Не успел ваш «Дронго» выйти на телеканал ОРТ, как рейтинговые опросы сразу же вывели его на первое место по России. Как вы прокомментируете столь оглушительный успех?
- Думаю, скорее это заслуга актеров и режиссера - я к этому имею малое отношение. Фильм – это продукт вдохновения его непосредственных создателей. А с ними мне, несомненно, повезло! В роли Дронго снялся Анатолий Лабоцкий – очень известный актер, который нравится всем женщинам без исключения – вы наверняка помните его в фильме «Зависть богов». Возможно, это и определило успех фильма.
- А между Дронго и вами знак равенства поставить можно? Я имею в виду схожесть характеров? Вспомним Флобера с его знаменитым: «Эмма – это я!»
- Безусловно. Я думаю, что любой писатель по большому счету пишет только одну книгу – книгу своей жизни. И не важно – в каком жанре она написана – я вообще не приемлю эту глупую градацию, когда какой-то жанр попадает в отряд стоящих, а другой вызывает едва ли не снисхождение. На мой взгляд, существует лишь один критерий – степень художественности произведения.
- А вы написали уже эту книгу?
- Ну что вы! Она будет дописана в последний день моей жизни. Возвращаясь же к вашему вопросу, Дронго – это действительно я. Только он – лучше…
- А сюжетные линии черпаются из жизни или вы вот такой неисчерпаемый выдумщик?
- Буду откровенен: мне нравится выдумывать, мне нравится Игра. Понимаете, если вдруг роман, который я написал, пропадет, я его никогда не смогу восстановить, потому что игра закончилась. А пресловутый тезис о страхе перед белым листом – не про меня. И никакой робости я перед ним не испытываю. Зато испытываю удовольствие и предвкушаю его – от предстоящей встречи с неизвестным. Я ведь часто не знаю, чем кончится моя книга, как поступит тот или другой герой – для меня это всегда тайна. Ну а лучшего подсказчика, чем сама жизнь, просто не знаю. Я уже говорил, что очень люблю жизнь, люблю людей…
- И глупых – тоже?
- Глупый иной раз может выдать такую гениальную чушь, какая не сможет прийти в голову ни одному умнику. Люблю общаться с людьми самыми разными. Правда, при этом умею выбирать влияния.
- Обычно жизнь любят и ценят те, кто видел печаль. Все ведь познается на контрасте. Вы же производите впечатление человека благополучного и «обласканного Солнцем и Луной»…
- А я бы добавил – Марсом, Венерой, Юпитером…
- Но ведь принято считать, что в основе творческих устремлений непременно должна быть боль – вы согласны с этим?
- Думаю, да. Хемингуэй еще говорил, что лучшая школа для писателя – это несчастливое детство. Если говорить о боли, то она была - боль за разрушенное отечество, за сотни тысяч погибших людей, боль за ту бездарную политику, которая началась у нас в конце 80-х годов - за весь тот апокалипсис, свидетелями которого мы стали. Это был катализатор – я пишу о своей боли… Миллионные тиражи, почитатели во всех концах мира – все это было потом. А тогда… Я ведь не всегда был обласкан. Были в моей жизни и печальные дни. Это было время, когда меня не воспринимали – здесь меня обзывали «партократом», там же высказывались весьма определенно: «если ты азербайджанец, то почему не продаешь зелень»….
- Как вы думаете, в чем причина такой небывалой (а вернее – не раз бывалой) в истории выбраковки?
- Вряд ли я отвечу. Скажу лишь, что я был, как тот самый белый офицер, однажды принесший присягу… Я ведь так и не сумел приспособиться к новой жизни, и, наверное, потому стал писать. Не сумел стать ни вором, ни разбойником, ни бандитом, ни расхитителем, ни мошенником. Я даже не пытался научиться всему этому – знал, что не получится.
- Значит, боль была. И желание отомстить? Обида ведь - очень страстная вещь, в пограничных ситуациях она легко перерастает в злость, гнев, ненависть…
- Желания отомстить – никогда. Было другое. Бизнесом заниматься я не мог, нужно было искать свою стезю, непохожую ни на какую другую. Из меня не получился Джеймс Бонд и поэтому я пошел в писатели, если бы получился, наверное, не пошел…
- Как известно, все на свете имеет начало, пик и конец. Если спроецировать эту «горбатую» модель жизни на вашу судьбу, как вы думаете, ваш пик – он еще впереди?
- Безусловно. Я чувствую в себе такие силы – мне так хочется еще написать много хороших, умных книг, которые бы понравились людям, мне так многое хочется им еще сказать! Я не понимаю писателей, которые жалуются на нехватку тем – я весь переполнен впечатлениями, и каждый день дарит новый сюжет.
- Значит, вы за сюжет?
- Я согласен с Умберто Эко, который считал, что любое искусство должно вызывать интерес. Мне не нравится, когда «самовыражается» творец, я за «аристотелевскую поэтику» - люди должны получать от книги удовольствие. Для меня это очень важно. А жизнь сама по себе – она сюжетна, другое дело, что заканчивается сюжет не так, как бы нам того хотелось…
- Сегодня вы - один из самых читаемых в мире писателей. В чем, по-вашему, причина этой поистине вселенской любви к вам? Как это вы делаете, что происходящее на страницах гипнотически забирает людей – будь он норвежцем или турком…
- Я не знаю ответа на этот вопрос. Тут наверняка можно говорить о наличии какого-то сюрреалистического момента: почему кого-то читают, а кого-то нет, почему перед работами одного художника всегда толпа, а у другого… Объяснение этому абсолютно иррационально – скорее, это вопрос из области психологии творчества.
- Ваши ранние произведения? Так сказать эмбриональное развитие таланта – с чего все начиналось?
- Началось со школы. Я писал смешные истории, которые всех веселили – это были сюжеты из школьной жизни. Потом это продолжилось в университете – я был президентом спорт-клуба и писал на разные темы. И знаете, недавно выяснилось, что ребята сохранили мои рассказы – они до сих пор их перечитывают. Потом я написал книгу, даже не думая, что ее опубликуют – «Голубые ангелы». Было мне тогда 22 года, потом ее три года КГБ не разрешал публиковать, хотя я в это время был уже куратором этой организации. После перестройки так называемой, решили, что можно издать эту книгу, помог министр Госкомиздата - так он тогда назывался. Ну вот, с тех пор – держусь.
- И неплохо, скажу я вам, держитесь. Гении у нас ассоциируются с невзгодами и мытарствами, непониманием и лишениями…
- А я лишался и терял. Я потерял страну, в которой мы жили и против которой бунтовали – для меня это была драма! Теперь видишь, сколько там было разного, не одно только плохое. Я впервые говорю об этом. Знаете, я очень тоскую по тому времени, оно очень много дало моему народу, сделавшему фантастический скачок в своем развитии.
Кара Караев, Рустам Ибрагимбеков, Таир Салахов – разве всех перечислишь! Отвечая же на ваш вопрос, то никакой я не гений – сразу скажу, а второе … У нас не только гений или талант – даже оригинальность не приветствуется. И бывает очень тяжело, когда встречаешь такое непонимание… Это не жалоба, поверьте, я давно научился не обращать на это внимания, но иной раз сталкиваешься с таким отторжением… Причины мне не всегда понятны. Я ведь так радуюсь успеху любого другого человека – искренне радуюсь, поверьте… Утешает одно – это не является знамением времени, так было всегда. Помните, как у Бальзака: «Гнусное свойство карликовых умов приписывать свое духовное убожество другим». Эта фраза меня потрясла еще в молодости.
- А может, это хорошо – когда давят? О конструктивности такого давления говорил еще Караев: «Именно находясь в подчиненном положении, стремишься ярче самовыразиться». Он оказался прав, и время это подтвердило…
- Добавлю лишь, что подчиненное положение выражается не только в давлении цензуры. Это и давление публики, и давление издателей, и вообще - обстоятельств. Так что, может быть, очень много разных подчиненных положений. Олжас Сулейменов сказал: «Нефть образуется в пластах, когда есть давление снизу и сверху». Но на самом деле это очень трудно - доказывать везде и всем, что ты не верблюд. Когда тебе здесь покровительственно говорят, что, мол, «конечно, ты очень известный человек, но при этом, прости, писатель детективов». Мне, например, смешно, потому что прекрасно понимаю, что никакая монументальность жанра не в силах скрыть духовную убогость автора, его сущности. За жанром не спрятаться. Это все равно как: что лучше – хорошая песня или плохая опера? При этом те, кто так говорят, не сомневаются, что сами пишут вечное и великое, а я, так сказать, бегаю по полянке. Ну и пусть!
- Сюжетов испокон веков только три – любовь, смерть и деньги. А вы все пишете, пишете…
- У Бальзака этот список еще короче – он был убежден, что вообще людей волнуют только две вещи: смерть и деньги. Все остальное - производное. Человеческие отношения настолько непредсказуемы, и все мы живем настолько интересной насыщенной жизнью, особенно внутренней, что об этом можно писать бесконечно. Я все равно не скажу всего. Тем более что я облекаю все-таки свои произведения в некие условные рамки, где всегда присутствуют две вещи, о которых говорил Бальзак.
- Вы боитесь смерти?
- Наверное, да. Но еще больше я боюсь унижения. Я боюсь проиграть. Проиграть вообще.
Я боюсь оказаться в какой-то момент слабым, непоследовательным, непорядочным, не суметь отстоять свои позиции. И самое страшное - не найду компромисса с самим собой. Для меня очень важно самоуважение, потому что когда теряешь самоуважение – теряешь все! В жизни мужчины крайне значим элемент собственного достоинства. Я стараюсь всегда помнить слова Хемингуэя, они стали моим жизненным кредо (простите за архаизм): «Человек не рожден, чтобы проигрывать. Его можно убить, но нельзя победить». Думаю, что писательство – это и есть бег от страха смерти, попытка продлить некое мгновение. Я люблю писать книги, потому что они меня продлевают - в душах людей, их со мной согласии и несогласии… Но, с другой стороны, когда слишком боишься, то рискуешь превратиться в трусливое животное. Нужно уметь бросать вызов!
- А вам бывает ужасно плохо?
- Я думаю, что «ужасно плохо» не может ассоциироваться с понятием настоящего мужчины. Что значит ужасно плохо? Когда болеет кто-то из твоих близких, думаю, это единственная причина, по которой может быть ужасно плохо. Все остальные причины – не в счет. Надо уметь заставить повернуть мир в свою сторону…
- «Я схвачу судьбу за горло»? Еще Бетховен говорил, кстати, тоже холерик…
- Я верю в человека, верю, что он сам хозяин своей судьбы. И не верю в обстоятельства. В них, кстати, не верил и Христос – когда его поставили на вершину скалы, и дьявол ему сказал: «Если ты Бог – прыгни!». И Бог ответил: «Сказано, не искушай Господа нашего». Даже Христос не верил в обстоятельства и не прыгнул! Так почему я должен быть менее последовательным, чем Христос? В нас заложены колоссальные силы, которые мы не используем. Человек может прыгнуть – и достучаться до Бога! Я в это верю.
- А Бог вас слышит?
- Слишком часто. Мне даже неудобно – настолько часто.
- А с чем вы к нему обращаетесь?
- У меня не бывает обращений к нему, единственное, что я могу делать – это благодарить его. Я ведь понимаю, что все это неспроста: случилось так, что среди тысяч писателей почему-то именно меня должен был издавать мир. Или же - сколько их, писателей, уже изданных, мечтающих об экранизациях своих произведений, почему именно по моим снимаются фильмы. Нет, я могу только истово благодарить Бога. Я не очень верующий человек, как я уже говорил, но если есть некий космический Разум – я могу ему быть только благодарен. Если б была какая-то молитва, которой вы могли бы меня научить – иудейская, мусульманская, христианская …
- И вы никогда никому не делали зла?
- Никогда, поэтому, думается, все-таки по большому счету в ад я попасть не должен.
Ну разве что в чистилище. Я соблюдаю некие заповеди, хотя, каюсь, некоторые из них мне трудно блюсти, я имею в виду чревоугодие и прелюбодеяние, признаюсь - мне трудно иной раз удержаться…
- Об этом я не стану писать…
- Нет, отчего же, восторг перед женской красотой - это одно из основных составляющих творчества. Писатель просто не сможет работать, не будь этого восторга…
- А как же Кант – он ведь, говорят, был девственником?
- Мне это непонятно. Зато я полностью солидарен с Фрейдом, который был ну абсолютно прав – это наше подсознание, и если нет некой сублимации чувств, этой одной из основных движущих сил любого творческого процесса, нет и не может быть созидания.
- Литература, кино – они ведь часто предвосхищают события. Выходит, что жизнь кроится по их канонам?
- Очень часто. Меня это всегда пугало и хотелось заранее все это рассказать и пусть на бумаге – наказать зло… А однажды, было, внес рацпредложение по визовому режиму на всем СНГ.
- А в ваши фантазии люди верят?
- С некоторых пор. Объясню причину. Когда мне было 20 лет, я пообещал, что свое сорокалетие буду праздновать в Париже. Мне тогда никто не поверил. Прошли годы. Накануне своего юбилея я направился во французское посольство, захватив с собой 22 паспорта своих друзей, с которыми и полетел в Париж – праздновать. Поэтому сегодня, когда я говорю, что свое 60-летие собираюсь справлять на Луне, никто не сомневается. Верят.
- Говорят, в молодости мы пишем, чтобы жить, а в старости – чтобы не умереть…
- Нет, я никогда не писал, чтобы жить – никогда. Мне повезло – я вырос в очень обеспеченной семье, у меня всегда была хорошая профессия. Когда я, придя сюда секретарем Союза писателей, узнал, какая у меня будет зарплата, то очень удивился – на нее можно было один раз слетать в Москву… Скажу больше: я уже сегодня могу закончить работу и никогда ничего не писать – с голоду не умру. А уж в старости – тем более…
- А ведь, говорят, внутренняя сытость – гибель для художника.
- И это правда. Но, думается, речь идет все-таки не только о хлебе насущном. А ненасытность несет в себе много позитива – хочется еще так много увидеть, узнать. Я был в 80 странах мира, на всех континентах, кроме Австралии и Антарктиды – надеюсь там тоже побывать. Был на Аляске, в осажденном Багдаде, Буэнос-Айресе, Сингапуре…
- Чингиз муаллим, помогите мне закончить интервью. Никак не могу придумать последний вопрос…
- А вы спросите меня о планах.
- Вот спасибо! И каковы же они?
- К сожалению, я не Ростропович, у которого планы расписаны на несколько лет вперед. Что касается планов ближайших, то они, боюсь, несбыточны – хочу пригласить вас на акульи плавнички…
- А на какой вопрос у вас нет ответа?
Ответа не последовало. То есть, он наверняка был, просто оборвалась лента диктофона, а вместе с ней и исповедь - исповедь человека, что «родился в рубашке от Пьера Кардена» и жизнь для которого «своего рода затянувшийся светский прием»…
P.S. Людей, вызывающих восторг, всегда было немного. И сегодня на фоне безликого поколения менеджеров и компьютерщиков он, Чингиз Абдуллаев, представляется Человеком-фантасмагорией. И слава Богу, что есть среди нас эти «неправильные» люди, не могущие загнать себя в рамки, детерминированные формулой «как все».
Спасибо за это – Богу и им!
Натаван Фаиггызы, 1news.az
