Город моей молодости. Натиг Расулзаде: «Я, как и большинство бакинских мальчишек, вырос на улице, в этих бесконечных уличных драках…» - ФОТО

В своей Галерее легендарный «парень из Баку», в прошлом звезда азербайджанского КВН, а ныне актер, художник и бизнесмен Бахрам Багирзаде продолжает знакомить читателей нашего сайта с историей нашего замечательного города.

Сегодня мы представляем воспоминания о родном Баку известного азербайджанского писателя Натига Расулзаде.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧУВСТВА ЛЮБВИ

Молодость – самая очаровательная пора нашей жизни, потому что у тебя еще мало ответственности, много свободы и вся жизнь впереди. Вспоминая свою молодость, я, как и любой нормальный человек, испытываю ностальгические чувства. Даже молодость, совпавшая с кровавыми годами Отечественной войны, через годы воспринималась как лучшее время. Даже мой отец, который прошел всю войну, дошел до Берлина и был там тяжело ранен, часто говорил мне: «Это были замечательные годы!»

До одиннадцати лет я жил на улице Мирза Фатали Ахундова, прямо около мечети Тезе Пир. Квартира, в которой мы жили, была съемная, потому что тогда мало у кого были свои, отдельные квартиры, но зато она была в самом центре Баку. Помню, когда мой дядя получил квартиру на проспекте Нариманова, около Политехнического института, все ужасались: «Ой, как далеко! Неужели ты туда поедешь?» Ведь тогда вся наша жизнь была сосредоточена только на центральных бакинских улицах и улочках.

Прекрасно помню, как в пять часов утра божественные звуки азана просачивались сквозь сон, и я просыпался в восхитительном настроении… Помню, как прямо напротив нашего дома во время ашуры проходили траурные процессии… Сказать, что наша семья была религиозной я не могу, но мы справляли все праздники. И это тоже было отличительной чертой бакинцев – свято хранить и чтить традиции наших предков, несмотря на все советские лозунги и запреты.

Эту часть города я помню очень отчетливо, и многие из этих воспоминаний я описал в своих романах, повестях и рассказах. Наша мяхялля была невероятно колоритной. Это сейчас Тезе Пир изменился до неузнаваемости, а тогда это была небольшая мечеть, внутри которой был двор, который нам, мальчишкам, казался огромным и бесконечным. Мы ходили туда втихаря, чтобы поиграть в футбол. А когда крики, визг и шум нашей игры достигали своего апогея, то выбегал дворник мечети Гусейнага, который по совместительству был в этой же мечети мюрдаширом, то есть человеком, который обмывает покойников. Тогда это не было поставлено на «деловую ногу», и ему давали кто сколько сможет. Прибегая на невообразимый шум от десятка крепких мальчишеских глоток, он хватал метлу и начинал ею размахивать, как будто пытаясь «вымести» нас из столь не подходящего для футбола святого места. Конечно же, мы понимали, что двор мечети совсем уж не подходящее место для наших игр. Но он был таким соблазнительно широким, а наша улица такой узкой… Да еще родители нам постоянно твердили, чтобы мы не играли на проезжей части, а то машина задавит. Поэтому когда в ста метрах от нас появлялась какая-нибудь «Победа» или «ЗИМ» и начинала приближаться к нам со скоростью черепахи, мы сразу же отскакивали, вжимались в стены домов и минут пять ждали, пока она проедет. Это была не игра, а настоящее мучение! После десятка таких «автомобильных пауз» мы начинали посматривать в сторону мечети…

Я, впрочем, как и большинство тогдашних бакинских мальчишек, вырос на улице, в этих бесконечных уличных драках, и не было дня, чтобы я не приходил домой побитым или чтобы я кого-нибудь не побил. Эти стычки возникали как вспышки с утра и до вечера. Если кого-то из наших обижали, мы собирали свою «кодлу» и шли разбираться. Поэтому к первому классу своей родной школы №150 я был физически и морально подготовлен и мог влезать в любую драку. Есть прекрасное выражение – бесстрашный, как первоклассник. Ведь малыши же ни о чем не думают, кидаясь в бой, как бычки. Не думают, что его соперник и старше, и сильнее, и опытнее. Это потом уже над тобой начинают довлеть законы школы, регулируя твое поведение. А в первом классе все происходило очень уж буйно.

Каждое утро по нашей улочке проезжала запряженная грустным осликом тележка зеленщика, доверху наполненная ароматной зеленью, которую он вез на базар в Пассаж. А потом на улице начинали собираться молодые оболтусы. Они неторопливо усаживались на корточки и забивали косячок. И я, семилетний пацан, любил посидеть рядом со старшими парнями – мне было лестно, что такие взрослые ребята со мной разговаривают.

Детство очень восприимчиво, а впечатления со временем просеиваются, и самые яркие живут с нами до конца. Помню, как родители надолго уехали погулять в Москву, а меня оставили с бабушкой. И вот однажды они прислали посылку, в которой были невероятно красивые желтые пушистые домашники с помпонами. Они настолько потрясли мое детское воображение, что я пошел в них в школу. «Почему ты пришел в тапочках?» – умирая от смеха, спросили меня учителя. «Потому, что они очень хорошие», – обиженно пробурчал я. Но на следующий день я их снял, потому что уже тогда воспринимал критику.

Моя школа была такая же шебутная, как и улица. Я дружил с Мишей Коганом, который недавно умер. А мои родители говорили, что он, наверное, единственный на весь Баку еврей, который не удался – он и травку курил, и пил, и хулиганил. Все перепробовал, и я вместе с ним. Мы с ним и вино «777» в школьном туалете пробовали. Около мечети на верхней улице была такая будочка, где торговал старик Мардан. Там, среди разной дребедени, продавались жвачки. О-о-о! Это были особенные жвачки, не такие как сейчас. Сначала надо было хрустящую штучку, которая была на палочке, с чем-то смешать, потом это все тщательно разжевать, и только тогда во рту появлялась жвачка. Когда стали постарше, мы у этого Мардана покупали сигареты «Аврора» – жуткая гадость, и «Памир», которые выпускала наша табачная фабрика. А в качестве деликатеса у него иногда бывали болгарские сигареты «Пчелка». И когда кто-то из ребят ее покупал, то все у него «стреляли». Дома о моем курении ничего знали, иначе просто убили бы. В этом отношении меня строго воспитывали.

Помню, как моя мама переживала из-за моего плохого почерка и шлепала меня по шее: «Что ты здесь накалякал? Разве не можешь писать красиво?» «Да какая разница, мама? – отвечал я. А сейчас все ее труды и переживания оказались напрасными – ну кто в наше время обращает внимание на почерк?

Одним из немногих развлечений тогда были походы в кино. Стоило нам хочешь – «Араз», «Азербайджан», «Вэтэн», «Низами». Но тогда нам все расстояния казались огромными. Сейчас путь от улицы Мирза Фатали Ахундова до кинотеатра «Араз» я проделываю за пять минут, но тогда, в детстве, это было целым путешествием. Мы ходили с отцом на трофейные фильмы, и, что было интересно и очень по-бакински, у нас же никогда не было очередей, потому что первыми были все! Кассу всегда окружала плотная, шумная толпа, а шустрые спекулянты, пользуясь нашей нелюбовью стоять в очереди, торговали билетами втридорога. «Великолепную семерку» мы с отцом посмотрели раз десять. Я был в полном восторге от этого фильма, и каждое воскресенье, в его выходной, умолял отвести меня на «Великолепную семерку» еще раз. Раньше фильмы шли неделями – когда они заканчивались в одном кинотеатре, тут же начинались в другом и собирали огромную кассу. Я помню индийские фильмы, которые мне не нравились, но мама их просто обожала. А потом, когда после очередной мелодрамы мама возвращалась в расстроенных чувствах, и мы с папой над ней подшучивали, она всегда говорила: «Какие же вы черствые!» Самое интересное, что на индийские фильмы тоже продавали билеты с рук – ведь кроме кино, развлечений практически больше не было!

В нашем дворике жило пять или шесть семей самых разных национальностей. Конечно, и ссорились, и мирились, а как же без этого? Но в целом жили очень дружно – если кто-то шел за хлебом, то всегда спрашивал у соседей, не нужно ли и ему что-нибудь купить? И возвращался, нагруженный десятью буханками. Когда мне было лет восемь, в нашем доме появился первый телевизор, и он был единственным на весь двор. «Рекорд» с маленьким экраном. Это был праздник – я не мог дождаться семи часов вечера, потому что тогда вещание было всего несколько часов в день, и только по одному каналу. С того дня по вечерам соседи собирались в нашей крохотной квартирке, каждый со своим стулом или табуреткой, и все равно все не помещались. Тогда со двора приносили доску, укладывали ее на два стула, и получилась лавочка. Это было как чудо! Но чудо чудом, а папа приходил с работы очень уставшим, а дома сидит целая толпа. И тогда он придумал выставлять в летнее время телевизор в окно, оно как раз выходило во двор. Так что у нас получался настоящий летний кинотеатр, и папе уже никто не мешал отдыхать. А все соседи восхищались папиной выдумкой.

На втором этаже жил домовладелец, который сдавал нам квартиры. Телефон был только в его квартире, и все соседи ходили к ним звонить. «Ай Сакина хала, можно мне позвонить?» – без конца слышалось во дворе, и Сакина хала никому не отказывала. Отопления в нашем доме не было, зато были керосинки. На нее клали «буржуйку», внутри которой была духовка, и пеки себе пироги на здоровье. Эта «буржуйка» давала довольно хороший жар. Помню, когда в самом начале шестидесятых в Баку выпал невиданный снег – старики говорили, что такого не было лет семьдесят – «буржуйка» нас очень даже выручила. Весь город замер – школу отменили, многие не ходили даже на работу. А потом такой снег выпал еще раз, году, по-моему, в 1973, когда я уже учился в Москве. Тогда из-за снегопада отменили все рейсы, и я вынужден был сесть на поезд, чтобы добраться до дома, причем кругом были такие завалы, от Сумгаита до Баку я ехал одиннадцать часов!

Когда я подрос, то в лучших бакинских традициях ходил гулять на Торговую, где можно было встретить всех городских знаменитостей. А потом, когда поступил в политех, я сразу же попал в мир «золотой молодежи». Мы пропадали в кафе «Наргиз», где снимали фильм «Человек-амфибия». Колоритное было кафе… Впервые в Баку там начали делать коктейли, и мы, восемнадцатилетние пацаны, ходили в «Наргиз» и пижонили. И одежда соответствовала нашему статусу – огромные обшлага, клеши, супермодные джинсы. А на бульваре, в «Венеции», была наша любимая пивнушка, в которой почти всегда подавали прокисшее под горячим солнцем пиво. Я умирал от изжоги, но все равно пил – выбора-то не было. А если мы возмущались, толстая продавщица упирала руки в боки и кричала: «Не хочешь, не пей! Иди отсюда!» Конечно, все это был довольно убого и ограничено, но мы были молоды и нам, честно говоря, тогда все было в радость. Да мы бы просто испугались, если бы вдруг нам на выбор предложили несколько сортов пива! Через пару лет, когда я уехал учиться в Москву, она мне показалась Парижем! Калининский проспект, Арбат, кафе «Метелица», Останкинский пивбар, где было несколько сортов пива. Как же я потом важничал перед своими друзьями, когда приезжал домой на каникулы: «Что вы здесь, бедные, видите!» После Москвы и московских расстояний Баку казался таким маленьким…

Но первое время я очень тосковал по дому и почти всегда летал на каникулы в Баку. Этот город меня притягивал как магнит, потому что аура, как сейчас модно говорить, и менталитет были совершенно другими. Ты знал, что стоит тебе только выйти на свою любимую улицу, и ты сразу же встретишь десятки знакомых и друзей. Сейчас, когда я выезжаю, не могу сказать, что скучаю по Баку. Говорят, что бы не происходило, все к лучшему. Как закоренелый пессимист, который об этом забывает, люблю повторять это высказывание Бернарда Шоу: «Я пессимист, но часто об этом забываю». Сейчас строят дома, огромные торговые центры, роскошные скверы, и все это останется людям. Но хотелось бы, чтобы вместе с этим мой любимый город вернул себе ту ауру, которая в молодости, куда бы я не уехал, тянула меня домой, потому что я безумно скучал. Я хочу, чтобы это чувство вернулось, чтобы бакинцы скучали по Баку, потому что когда по городу скучают его коренные жители, это говорит о том, что город, как живой организм, состоялся. Он есть!

Натиг Расулзаде