Польша: поучительное поражение консерваторов. Часть II
Два года назад, 25 сентября 2005 года польские консерваторы выиграли выборы в Сейм. Партия «Право и справедливость» стала первой в предпочтениях поляков. Это событие произошло на пике моральной разрухи в польском обществе.
На выборы явилось меньше 40 проц. граждан, - следствие неверия избирателей в партии посткоммунистической Польши. Кризис доверия к партиям типичен для либеральных демократий, он как застарелая болезнь дает рецидивы в Западной Европе. Однако в Восточной Европе такое недоверие стало постоянным явлением. Это явление некоторые эксперты называют «параллелизмом», то есть ситуацией, когда власть и общество существуют параллельно. Но такая характеристика поверхностна и несет на себе следы политического лицемерия.
Тайны польского бытования
Поляки не интересуются политикой. Вернее они перестали интересоваться политикой. Этот процесс шел по нарастающей траектории. Его отправная точка – начало 90-х годов. За эти годы в самосознании поляка, в его «этнической картине мира» произошли крутые перемены: образы «себя», «врага», «зла», «покровителя» потеряли четкое содержание. Самое тяжелое явление, – в сознании народа размылся «образ себя» как этнического коллектива, способного к совместному действию. Обнаружился разрыв между поколениями, то есть нарушилась «правильная» передача норм и знаний из поколения в поколение. Такое состояние нации породило хаотичное поведение и, прежде всего, в избирательных кампаниях. Как определить кто «враг», а кто «друг» в ситуации, когда коалиции политиков, наперебой предлагают себя в защитники интересов? – Вот вопрос, на который поляки не могли дать правильного ответа либо предпочитали такого ответа не давать.
Психолог С. Лурье определяет феномен психологической защиты от невыносимой действительности как уход в себя, в частную жизнь, как отказ от участия в предлагаемой государством акции, - в выборах. Такова защитная реакция многих народов на революционные изменения окружающей политической и культурной реальности. Польша, и, в целом восточноевропейские страны, здесь не исключение.
В 2004 году Польша стала полноправным членом ЕС. Однако проводники курса на евроинтеграцию, а это социалисты - Союз демократической левицы (СЛД) и Союз труда, – элементарно крахнули. Это поражение стало следствием мировоззренческого кризиса. Союз левых демократов и Союз труда, которые призваны были представлять в парламенте социалистические ценности, эти ценности предали. Они проводили неолиберальную экономическую политику, проамериканскую политику в Европе. В ходе дискуссий по поводу поражения был, в частности, сделан вывод: «Нет такой политической силы теперь, по-настоящему «левой», чтобы за нее могли голосовать сторонники таких идей». За четыре года правления они потеряли 40 проц. голосов.
Подобный обвал предпочтений, практически невозможный в Западной Европе, в Польше происходит постоянно. Четыре раза подряд, после крушения «стран народной демократии», правые и левые в Польше меняются местами во власти. При этом победа каждой из сторон выглядит не просто убедительной, а абсолютной. Участвующие в выборах простые люди тотально меняют предпочтения, движимые надеждой спастись от бед и напастей неолиберальных реформ. И всякий раз фатально ошибаются. В целом, за годы посткоммунистической Польши имел место тот уровень неопытности, при котором голосует не народ, а обманываемая толпа. Новейший политический опыт поляков нашел свое цифровое отражение. Согласно опросам общественного мнения (в конце 2004 года), 82 проц. поляков считали, что политиков не интересует судьба простых людей, 80 проц. думали, что политики заботятся о собственных шкурных интересах, 76 процентов придерживались низкого мнения о моральных качествах политиков.
Опыт парламентских и президентских выборов 2005 года, позволил прозреть за фактами нечто существенное и неизменное, а именно: реальной идеологией большинства является что-то вроде «католического социализма», - синтез патернализма (отеческой власти государства) и католицизма. Именно подобный синтез настроений и взглядов, господствовал в профсоюзе «Солидарность», - в этом терминаторе коммуно-бюрократической Польши. Этот синтез традиции и патернализма служит стержнем внутренней политии Польши. Однако проблема рядового поляка в том, что он не осознает наличия этого стержня. Он живет интуицией, чувствами и потому легко обманывается на лозунги и обещания. Так было до сентября 2005 года.
«... В действительности нация никогда не бывает «готовой», законченной. Она всегда или созидается, или распадается», - писал философ Ортега-и-Гассет. 25 сентября 2005 года поляки, пожалуй, впервые, сделали выбор, отвечающий их этнокультурной природе. Эта истина, конечно, условна, но она отражает ведущую тенденцию в умах миллионов поляков. Успех на выборах в Сейм братьев Качинских имел свой расклад услышанных и оцененных слов. Партия «Право и справедливость» агитировала за уважение к традициям, за внимание и заботу о простом поляке. Народность и консервативность этой партии стали, узнаваемы польским избирателем. Одновременно избиратели поддержали две крайне правые консервативные партии - Лигу польских семей и Польскую Самооборону, ратовавших за выход из Евросоюза. Победа консерваторов в 2005 году может быть истолкована как первая попытка, (после отставки Гжегоша Колодко в 1994-1997 г.г.) выйти за пределы последней великой утопии ХХ века - неолиберализма.
Рыночный тоталитаризм
Сказав «а», надо сказать и «б». Обозначив феномен неолиберализма, надо, хотя бы вкратце сказать о нем, сравнить с предшествующей мировой практикой – неокейнсианством. Три послевоенных десятилетия (1945-1975 гг.), характерные прогрессом, прошли под знаком реализации государственно-плановой экономики в СССР и неокейнсианской экономической модели на Западе. Качественный признак неокейнсианской системы - значительная роль государства в экономике как стимулятора роста и, соответственно доходов. Возникает система постоянного и активного участия государства в управлении рыночной экономикой. Развиваются формы антициклического регулирования, а также элементы планирования. Растет государственная собственность, наряду с бюджетно-налоговой политикой активная роль придается и денежно-кредитной политике. Этот процесс выразился в массовом перемещении бывших крестьян в индустриальные центры, бывших пролетариев – в новые средние классы, в росте массового образования, здравоохранения, и жилищного строительства, финансируемых из разных источников – государственных и частно-корпоративных.
Известное сходство практик «советского реального социализма» и «государственно-монополистического капитализма» спровоцировало появление теории конвергенции. Ее разрабатывали авторитетнейшие социологи и экономисты Запада. В 1965 году Business Week, популярно излагая теорию конвергенции, писала: «Сущность этой теории состоит в том, что происходит совместное движение навстречу друг другу, как со стороны СССР, так и со стороны США. При этом Советский Союз заимствует у капитализма концепцию прибыльности, а капиталистические страны, в том числе США, - опыт государственного планирования. В то время как СССР делает осторожные шаги в направлении капитализма, многие западные страны одновременно заимствуют те или иные элементы из опыта социалистического государственного планирования. И вот складывается весьма любопытная картина: коммунисты становятся менее коммунистами, а капиталисты – менее капиталистами по мере того, как две системы все ближе и ближе приближаются к какой-то средней точке». Джон Гэлбрейт, в частности, полагал, что общность природы крупных предприятий в капиталистической и социалистической экономике обусловливает тенденцию к конвергенции (схождению) двух экономических систем.
Одним из последствий неокейнсианского регулирования экономики стало фактическое выращивание государством транснациональных корпораций, которое дало свои политико-идеологические результаты. Появились, так называемые «новые правые», - неолибералы и неоконсерваторы. Неолибералы обрисовали идеальную модель: свободное образование цен на базе спроса и предложения экономики самостоятельных частных собственников плюс государственная социальная политика для корректировки последствий действия свободного рынка – острого неравенства в доходах. Государство при этом должно поддерживать существующие формы, оно подобно «футбольному арбитру», обязано лишь следить за правильным исполнением правил игры. Практически неотличимы от них, в экономических воззрениях неоконсерваторы, в частности Ф. Хайек доказывал, что экономическая свобода индивида, – это главное условие порядка в обществе и его безграничного развития. Поэтому вмешательство государства в экономику должно преследовать одну цель, – обеспечить свободу рынка, а значит его эффективность, общественную полезность. Это требование опирается на суждение: рынок сам исправляет диспропорции, связанные с нерациональным поведением отдельных участников рынка. «Имеет ли какой бы то ни было, смысл понятие социальной справедливости в экономической системе, основанной на свободном рынке?» – спрашивал Хайек, - и отвечал: «Категорически нет». И, хотя, экономическая теория обогащается за счет синтеза идей, базовая характеристика экономического либерализма осталась неизменной, – враждебность к государству патерналистского типа, а с крушением таковых в Евразии и Восточной Европе, эта враждебность сфокусировалась на новых национальных государствах.
Неолиберализм обрел невиданную ранее силу после символического падения Берлинской стены в 1989 году. Превращение США в единственную сверхдержаву привело к возрождению имперской идеи о нестесненной возможности «мирного» насаждения неолиберальных практик во всем мире. В «послехолодновоенной» (Дж. Муравчик) ситуации, в международную политику вошли выражения «Вашингтонский консенсус», «глобализация», «конец истории». Последнее выражение, придуманное чиновником Госдепартамента США, объясняло человечеству причины окончательной победы либерализма. Оказывается «у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив» (Ф. Фукуяма). Здесь отметим важный познавательный момент. На рубеже веков Ф. Фукуяма стал видеть проблему «конца истории» в более реалистическом свете: «Существует четыре уровня глубины»: 1) «идеология», 2) «институты», 3) «гражданское общество», 4) «культура» - на которых должна произойти консолидация демократии. Культура - это глубочайший уровень, это структура семьи, религия, моральные ценности, этническое сознание, исторические традиции. Культура определяется как этическая привычка, передаваемая по традиции, она податлива и поддается влиянию событий, происходящих на трех верхних уровнях, но склонна лишь к самым медленным изменениям. Поэтому, прогнозировал Фукуяма, «главные трудности, с которыми либеральной демократии придется столкнуться, … встретятся на третьем и, особенно, на четвертом уровне».
Императивный термин «Вашингтонский консенсус» ввел в оборот Дж. Уильямсон (John Williamson). В статье «Что понимает Вашингтон под политикой реформ» он рекомендовал:
поддержание фискальной дисциплины (минимальный дефицит бюджета), приоритетность здравоохранения, образования и инфраструктуры среди государственных расходов;
снижение предельных ставок налогов, либерализация финансовых рынков для поддержания реальной ставки по кредитам на невысоком, но всё же положительном уровне;
свободный обменный курс национальной валюты;
либерализацию внешней торговли, в основном за счет снижения пошлин на ввоз товаров;
снижение ограничений для прямых иностранных инвестиций;
приватизацию;
дерегулирование экономики,
защиту прав собственности.
Эту идеологическую продукцию, сотворенную под вполне конкретные интересы, канонизировали Всемирный банк и Международный Валютный Фонд. Они поставили выделение займов в прямую зависимость от принятия этих рекомендаций. В реальности «Вашингтонский консенсус» всюду породил однотипные явления, – на всем постсоветском пространстве и в восточноевропейских странах.
Эти явления таковы: безграничная свобода передвижения капитала, тотальная приватизация, - даже там, где конкуренция невозможна, но она дает капиталу возможность завышать цены, без повышения качества товаров и услуг. Высокие банковские процентные ставки, - они препятствуют развитию промышленности, но облегчают финансовые спекуляции. Сокращение до мизера или ликвидация всех социальных программ: бесплатного или дешевого здравоохранения, образования, дешевого жилья, общественного транспорта и т. п. Практический отказ от охраны окружающей среды. Поддержка стабильности национальной валюты путем установления ее зависимости от доллара США. Ограничение реальной денежной массы, – оно приводит к невыплатам зарплат, пособий и дефициту наличных денег.
Сокращение реальных зарплат. Ограничение социально-экономических прав граждан, прав профсоюзов. Налоговые реформы, - они увеличивают давление на малоимущих и облегчают его для состоятельных слоев.
Двадцатилетнее господство евроамериканского неолиберализма, - после почти двадцати лет рыночных реформ дало свои пагубные последствия. В итоге политики вестернизации практически все мировые социально-экономические показатели стагнировали либо ухудшились. Государственные структуры и их возможности в области организации социальной жизни практически везде (за исключением Восточной Азии) стали слабее в сравнении с 1960-ми годами. Сокращение размеров национального государства привело к тому, что практически стали неподъемны проблемы нормального финансирования социальной сферы - здравоохранения и образования. Продолжается массовое переселение разорившихся крестьян в города и за пределы своих стран. Растут масштабы криминального, экстремистского, девиантного поведения, – деклассированные представители беднейших слоев все шире вовлекаются в преступные сообщества, в теневую экономику, в политический экстремизм, в новую фундаменталистскую религиозность. Неудивительно, что неолиберализм – идеологическое обоснование глобальных корпораций, – встречает растущее сопротивление наиболее успешных национальных государств, чьи элиты формируют свое видение глобальных и национальных проблем современности, отстаивают концептуальную идею множественности и диалога цивилизаций.
(Продолжение следует)
Талят Алигейдар
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
