«… На сумрачной плоскости стены угасло окно…» - не стало Вагифа Самедоглу…

11:32 - 29 / 01 / 2015

Натаван ФАИГ

Специально для 1news.az

Не стало… Вот ведь как бывает, знала что болен, серьезно, знала, что, возможно, скоро его не…

Боялась даже заходить на информационные сайты – чтобы не… Знала. И тем не менее весть эта всегда как гром среди ясного неба! Да и где она – ясность-то? Нет ее.

Небо – оно всегда непредсказуемо…

Вагиф это знал… Оттого и боялся их, однозначных ответов…

Мир, неразделенный на белое и черное… Мрак и тьму…

Есть такая категория людей, я про себя называю их «эксклюзивными». Нешаблонные, не вмещающиеся в проторенные трафареты. Речь не о том, что они лучше, а кто-то хуже. Они другие. Это как диагноз. И мыслят, дышат и пульсируют они на ином уровне. И температуру здесь не измеришь шкалой привычного термометра. Они всегда – точки отсчета, отсчета того, чего без них, без их прихода в этот мир, не было, и быть не могло. Таковы мои ощущения этого человека…

Ненавижу смерть по многим причинам. Одна из них – необходимость писать некрологи. Вынужденность из самых страшных – вопреки отпору внутри, на грани крика и стона…

Так случилось, что я общалась с ним. До последних дней. Писала книгу о нем. Он успел ее прочитать – в рукописи… Кляну себя – в который уж раз – за нерасторопность… «Чуть помедленнее, кони!», кричала внутри себя, поглядывая на часы и моля стрелку секундомера… Книга писалась наперегонки со смертью, которая так и норовила обскакать…

Жизнесмертельнее интервью в моей жизни – не было…

Есть художники, в творческий «портрет» которых входит не только список созданных ими произведений, но и что-то еще, чему и названия не подберешь.

Некая надтворческая составляющая, некий шарм, который при упоминании имени становится доминирующим в возникновении образа. Поди докопайся до его ОТ и ДО… Их нет. Не просто «специалист в своем деле», или даже эксперт, а – родоначальник нового мышления, внесший вклад не только в национальную культуру, но и наше подсознание.

Вагиф Самедоглу. Вольнодумец всех времен, во всяком случае, мне известных, тех, что в пределах моей биографии. Этакий «расширитель сознания» – речь идет о Знании, том самом, глобальном, почти ныне утраченном, ничего общего не имеющем с той круглосуточной «осведомленностью», кою демонстрируют сегодняшние «эрудиты», в том числе в телеэфире.

Иначество – вот что привлекало в первую очередь. «Не такой, как все». Как часто мы говорим это про кого-то, по большому счету на характеристику сию мало тянущего. А тут… Не просто народный поэт, а – всецелая противоположность, такой себе антистереотип. Вулкан, который не смертоносен, а как раз наоборот…

Давно хотела встретиться с ним, дважды договаривалась по телефону, не получалось. Он даже книгу свою мне, тепло надписанную, переслал. Было это 4 года назад. Ну никак не получалось разгрузиться и пойти. Причина? Жизнь, что мастерица подбрасывать заморочки «поважнее». Бывает так порой, что неважное отпихивает важное, забегая вперед… К сожалению, часто бывает. Проблемы житейские и разные, что вырастают ниоткуда, не продерешься. Их много, на самом деле, «отговорок», по причине которых… Глупо, знаю… А творчество это то, что удается сделать между дурацкими проблемами. Или не удается. Потому что дурость всегда побеждает важность…

Труден он и ухабист, путь к Истине.

Но не только обстоятельства в том повинны. Что-то останавливало, буквально на пороге его дома. Останавливала неуверенность – потяну ли? Возвращалась к себе, не выходя, – дозревать. Не раз воскресным утром видела его у Тезе базара, подолгу простаивающего у клеток птах и пичуг. Корм им покупал, своим попугаям. С трудом удерживалась, чтобы не подойти...

Боялась – не подойти...

И потом, к нему нужно приходить пустой, вытряхнув из себя до крошки всю пустяшность поденщины, чтобы впитывать в себя, впитывать… Тот исполинский пласт, которым он способен одарить. Не получилось. Получилось только теперь…

Книжки, им надписанные… Авторские заверки, часто отписно формальные. Я вообще заметила, чем талантливее автор, тем неприхотливее надписывает он свою книжку – витиеватой стилистикой занимаются графоманы-рифмоплеты. Но и эти бесхитростные посвящения спустя годы прочитываются иначе, словно обретая иные смыслы...

Помню, как пришла к нему впервые. Он сидел на диване в вышитом золотой росписью аракчыне, попыхивая трубкой, смотрел впереди себя. И не было ему скучно одному…

Породистая голова, взгляд пронзающ и прощающ в одно и то же время. Взгляд насквозь, от которого не бывает неловко. Наоборот, к нему тянешься. К его иронии неискоренимой, а еще больше – самоиронии. Все страшное в твоей жизни перестает видеться таковым – он убирает его одному ему ведомым «лазером», гарантирующе безболезненным… Не уничижая. Человек с благодатью внутри, даже когда негативит по самое нехочу… Излучающий Познание и – бесконечно импонирующий.

Не просто было - общаться с ним – на пороге… С человеком, который не только все знает про себя, но и просчитывает твою реакцию – на себя… В мою задачу входило не просто взять интервью с последующим включением его в книжку о нем, но и… развеять его. Хотя бы самую чуточку. Чтоб почувствовал, что все – как и прежде и что выглядит, он как всегда, да и сам настрой – как в обычной беседе с людьми, полными жизненных сил и устремлений в будущее. Я все время боялась выдать свою тревогу, боялась, что он почувствует, прочтет в моих глазах… Старалась как могла… хоть и нелегко оно было…

«Тяжело больной поэт празднует свой день рождения». Помню как вздрогнула, наткнувшись на одном из сайтов…

… Сидит рядом с тобой и смотрит туда, где тебе ничего не видно.

Взгляд из полутьмы храма…

Иной раз его «ответы», трехточковые, несли нежелательный «стоп-кадр» в беседе, которого я страшилась больше всего.

Вопрос, что не в ладу с ответом…

Разговор рвался то и дело, повиснув клочьями… Разговор с «рваными краями»…

Такой она получилась – словесная партитура Вагифа Самедоглу – вся паузах и многозначных недосказанностях… Вся в – безответных вопрошаниях. В какой-то момент я даже забывала – кто у кого берет интервью… Я-то пришла к нему за ответами – в своей «турбулентности» ища хоть какие-то оплоты, он же утопили меня окончательно! В своих размытых истинах, своей «теории нечеткой логии», как я про себя ее назвала…

Помню, послала ему в Израиль, где он проходил лечение, одну из глав. «У порога распоротой ночи» – так называлась она строчкой из его стихотворения, написанного чуть ли не в юности…

И вот он – ответный звонок Вагифа: «Ну ты даешь! Очень понравилось! Правда, я там такой умный получился… Прям философ… Великолепная статья – как приеду – увидимся!»

Скромность. Как она была свойственна ему...

Бывают люди в этой жизни, а бывают – вечности. Это видно невооруженным взглядом. Они бессуетно снисходительны, не ошибешься уже при первой встрече. Первые же, остро лимитированные временными рамками, вечно куда-то несутся…

Нету их, утишенных. Куда больше совсем других, с неадекватным уровнем притязаний. Скачи много вокруг, громкие какие-то, супергероистые… Вышагивающие, трескучие… Посреди кичухи, толпы биющих себя в грудь в потугах выдать оригинальность, посреди этого круглосуточного его величества «перфоманса» - он выглядел скалой. Скалой молчания. И – понимания…

Да, и еще – отношение к жизни. Как к забаве…

Как сохранить аутентичность в условиях всеобщей интеграции, как избежать волны глобализма, диктующей свои условия – сколько сегодня ломается копий на эту тему! И никто не говорит об аутентичности личности, ее способности, что ли, не «ксерироваться». Оглядываюсь по сторонам. Людей нет, одни статусы. Биомеханические роботы вокруг. Пленка ну на всех. Знаешь, что скажут, еще не войдя, знаешь, что ответят, знаешь, как посмотрят…

А тут…

… Пустой рукав пиджака инвалида

ночью полон…

… На сумрачной плоскости стены

угасло окно…

… Молния сверкнула,

как резкий росчерк пера диктатора…

…воспоминания мечутся,

оседлав мое одиночество, как коня…

Отсутствие человека в человеке. Впрочем, еще Бодлер говорил о механизации жизни, обездушенности ее… Нехватка эмпатии как примета дня. Яростная примета…

А тут…

Когда я умру,

Ни памятника,

Ни надгробья

Не ставьте

На могилу мою.

Поставьте туда пару башмаков,

Пусть разутый обуется и уйдет…

Вагиф Самедоглу это еще одно из обстоятельств, когда можно сокрушаться об утрате масштаба – и не только творческого...

Непростой она выдалась, встреча, после нее я пролежала двое суток ничком… Оставалось лишь выпотрошить диктофон… До донышка…

И, тем не менее, в нем осталось то, что не перенесешь – ни на какие «носители»…

В нем запечатлен тот день – с его Небом за окном и неповторимым Героем Дня…

А солнышко… Оно прорезывалось сквозь тучи. Лучиками, веселыми такими…

Чуть реже обычного, быть может…

… «Səsim gəlir?» – спросил он чуть ослабевшим голосом, обращаясь в зал оперного театра во время своего юбилейного чествования. – «Hələ bir müddət gələcək...»

Умение юморить в любой ситуации и любом состоянии – как это было свойственно ему. Никогда не забуду, как он в музее Низами, на презентации своей книжки последней…

«…Я не боюсь умирать, траурные церемонии нынче подешевели – халва, сахар, чай… Всех вас приглашаю, gözüm üstə yeriniz var», – говорил он оторопевшим зрителям; подобного «dəvətnamə», да еще сделанного в столь официальной обстановке, в их жизни точно не было! Пришли на обычную презентацию, а попали... Круто попали, не зная смеяться им или плакать. Так и сидели, не определившись с мимикой, а я поняла, что это такое – трагифарс.

А Вагиф продолжал – в своем духе.

«Кто может в Азербайджане похвастать, что пил с Пастернаком? Не понимаю, кому пришло в голову налить мне тогда, маленькому мальчику, – наверно тогда уже у меня на лице было написано»…

Он будто вибрировал – в пульсе межмирья…

Хотя говорить, что она вовсе не расстраивала его, болезнь… После прогулки вернулся домой расстроенный. «Меня никто не узнает – худой, безусый…» Его паника была понятной. Человек, которому еще год назад никто проходу на улице не давал – ну все узнавали, каждый первый, а тут…

О, Аллах!..

Что ни день – выпадает кирпич

Из моих покосившихся стен.

О, Аллах!..

По кирпичику крошится век

Мой земной…

О, Аллах!..

День за днем – словно камни из стен…

О, Аллах!..

Вот еще один рухнул у ног…

О, Аллах!..

Что ни день – то потеря…

О, Аллах!..

Что ни день…

Боже мой!..

Я спросила тогда его о мудрости, которая спасает… Он не дослушал:

Нееееее, при чем тут мудрость, Ната… Мудрость это полное поражение! Полный крах – моральный! И даже физический. Я боюсь повторяться… Я сейчас на той стадии, когда у меня кончились ответы! Вопросы разгромили все ответы! Полный триумф!!! Полная победа вопросов! Это как человек перед закрытой дверью подбирает ключи, чтоб узнать, что же там, за ней. С настойчивым любопытством ученого-исследователя, с его пытливым запалом… Наконец-то через годы безустанных раздумий, анализа, чтения разного рода книг ему удается отворить эту дверь. Он распахивает ее, заходит, радостный, а там уже – две двери. А за этими двумя – уже четыре… По прогрессии геометрической… Полный триумф... А ты говоришь – мудрость…

А на вопрос – как же ему давалось писать стихи, будучи депутатом…

«Слушайте, если это удавалось Иоганну Вольфгангу Гете, который, будучи министром в Государственном совете Германии, написал «Фауста», неужели азербайджанский депутат не может написать одно непонятное стихотворение?

Таков он был, его ответ… И не было в аналогии того бравадного замаха, не скоробила она меня…

Я спросила его и о космополите, он ответил тогда, вернее, не ответил:

«Это ощущение. Не все возможно сформулировать…»

Он ушел в свои мысли, забыв обо мне…

Я нашла ответ в его книгах.

Был бы 23-й год.

И был бы я в Чикаго.

Сидел бы в кафе,

Курил бы трубку.

И обязательно играли бы там свинг.

Играли бы

На коричневом ненастроенном рояле.

Играл бы я сам, конечно,

И к тому же был бы негром…

«Был бы негром»… Впервые встречаюсь с такой мечтой.

Расплывчатое «гражданин мира» вырисовывалось в нечто почти понятное… В этом весь Вагиф; конкретное в нем расплывается, туманное – очерчивается…

«Был бы я в Чикаго»…

А вот запись из дневника:

«Много стран на свете, всех не перечесть, Азербайджан – один. Ах, как это безбожно плохо. Было бы два Азербайджана, я бы эмигрировал во второй. А потом… обратно…».

Такое вот резюме «негра из Чикаго». Резюме-признание. В любви. Он не голословен, Вагиф. Вожделенное забугорье – это не его. Да и, находясь вне родины, он не «покидает» ее:

«Плыл над Москвой тягучий азан снега»…

А недавно, будучи в Турции, случайно узнал о том, что ему нужна операция на сердце. Срочная. «Едем домой!» – заключил Вагиф, невзирая на уговоры вокруг отшунтироваться в Анкаре. «Только дома!» Его прооперировали в Баку – слава нашей кардиохирургии!

… Шопен вспомнился в этой связи. Не напрасно вспомнился – такая вот «сердечная» ассоциация; сердце композитора, «певца фортепиано», как известно, хранится на родине, в Варшаве, в костеле Святого Петра. Так он завещал…

Вагиф всю жизнь обожествлял Шопена, он был кумиром его юности…

Космополит…

У него это не расходится, в смысле слово с делом. Даже на повседневном, скажем так, уровне. Так Бетти Блэйер, главного редактора журнала Azerbaijan International, явившейся инициатором издания презентуемого сборника, он называет не иначе как… эмигызы, чем ужасно веселит ее…

«Əmiqızıya minnətdaram»… Ну где она еще такое увидит или услышит!

…и в лесу человека убивают,

Боже!

Пред глазами

стольких деревьев!..

Строки эти Вагифа буквально сразили госпожу Блэйер, по ее признанию…

«Бетти уверяет, что после меня начала писать стихи, – так я внес вклад в развитие американской литературы…» – добавил он, и я вдруг поняла, что это такое – Гражданин мира…

В иллюстрациях Самедоглу…

С ним мир перестает быть заповедным…

Он всю жизнь думал о смерти. По его признанию – лет с пяти.

Вагиф Самедоглу… умер…

Он ведь уже умирал – не раз.

«Последний» день, «последний» вздох… Что это – предчувствия, которые не сбылись? Но ведь – как часто за «предчувствиями» ничего не следует… Промах? Нет же, нет. Просто конец – он не обязательно физический. Сколько раз мы кончаемся за свою жизнь? Человек ведь не всегда «внезапно смертен», как выразился один из булгаковских героев. Собственно, жизнь и есть череда, точнее, цепь – концов и начал…

А может… Может, в основе и был – страх? Тот самый, вполне понятный.

«Ой, не хочу я ее – великой тишины»…

Вскрик?

Или вот:

«Господи, как было бы здорово попасть на Ноев ковчег, глядеть на бесконечные воды и с трудом верить в то, что под этой необозримой морской стихией когда-то была земля, на которой жили, охотились, унижали женщин, почитали Сталина и гнали, и гнали мысли о смерти прочь, прочь, прочь…»

Неизбежность ухода (а других уделов еще не было), что способна отравить твой каждый день…

Наша жизнь, по сути, и есть пир на костях – тех, кто был здесь до нас. Как бы мы ни отмахивались от этого «неудобства»…

Смерть, уход, могила… Читаешь все это у Вагифа и не меркнет белый свет, хотя должен бы… Он всегда оставляет пространство для маневра.

И река жизни продолжает журчать…

Он умирал – не раз… Когда «арестовали» тираж его первой книжки и когда искромсали рукопись второй. А бывает, что умираешь – не родившись: «Родился в 1939-м, в 1937-м посадили»… Именно так он пишет в своей блиц-биографии, современно говоря – сиви. Или же: «Хотел дважды убить себя, но не убил тысячу раз»…

А ведь можно умереть – не уходя… И такое видели…

Смерть как опора – единственная, на которую можно опереться в тяжкий час. Она не предаст.…

«Жизнь качается у смерти в колыбели»…

«Куда попаду? Точно знаю куда. Или у самое пекло рая или – в стужу ада…Так Вагиф «осваивал» следующую уже, очередную жизнь (ну а в то, что он их прожил не одну, у меня не оставалось никаких сомнений – зараз столького не постигнешь).

Ощущение будто переезжал куда-то – со своим ценностным «чемоданом»…

А на вопрос – если б вам дали возможность обратиться к людям планеты – что бы вы им сказали – отвечает: я не настолько самонадеян, чтоб пойти на такое…

Я устал – последние его слова на моем диктофоне…

Где он сейчас – на небе или в море – он так любил их…

Особенно море.

«У меня ностальгия – по морю», - признался Вагиф мне тогда. Как так? Вы ведь с ним не расстаетесь…

«Моя любовь к морю – как возвращение на родину. С чужбины. Мы ведь все вышли из него, моря. Все живое… Радуюсь каждый раз, когда…»

«…Величие смерти в том, чтоб прийти сюда с вопросами, противостоять им ответами, а затем вновь уйти – все с теми же вопросами… Уходишь, опустошенный, и какой-то… успокоенный. Обнадеженный тем, что ты не одинок был в этих поисках – никто так ничего и не нашел в этой жизни»…

Он говорил о страшном, после чего, однако, внезапно легчало. Непонятно так, хотя по логике должно бы напрягать. Будто глубоко вздохнул, избавившись от тисков. Он словно адаптировал зал к неясному будущему, делая щадящим переход… Неизбежно предстоящий… Что роднило его с проповедником. Словно бежал чуть впереди всех и показывал – где ров, где гора, а где разломы с оползнем…

И мне вдруг отворился смысл расхожего «все пройдет»… Странно, до него мне эпитафия эта виделась – срывом в бездну…

«… Уходишь… успокоенный…»

С ним многие постулаты теряют аксиоматичность.

«Нельзя объять необъятное, постичь непостижимое...» – один из них…

Человек делает ошибки, как может преодолевает препятствия, набирается опыта и – умирает. То есть, поняв худо-бедно что к чему, он не может воспользоваться всем этим ценным опытом, забирая его с собой. Выходит – смысл жизни в трудностях, проблемах, суть – в преодолении. «Процесс – все, результат – ничто»?

Жизнь как бесплодный подвиг… И резюме – не из утешительных:

«Сколько б ни писал, сколько б ни жил, жизнь твоя, как и творчество, всегда останутся половинчатыми».

Сколько боли в этом выводе! А еще больше – неутолимой жажды бытия!

Хотя…

Самый большой друг – книга. Правильно говорят. В смысле верный друг – проложи закладку на какой-то странице, вернись к ней через сколько-то лет, а она, страница, все ждет…

Закладки в книжках Вагифа… Их число растет с каждым днем… И расти будет…

«Не как поэт,

А как стихи, я умереть желаю,

Живу мечтой и чаяньем

быть до конца читаемым.

Хочу остаться в чьей-то памяти

Назубок знаемым.

Безумно обожаемым…

Не как поэт,

а как стихи –

Незабываемым…»

Я продолжала звонить ему – с праздником поздравить, о здоровье справиться или просто, соскучившись…

И в каждый свой звонок слышала «новости» о нем – одна забавней другой...

«… Вагифа нет, он у моря… Не может он без него… Один? Нет, с собакой…»

«… Вагиф сидит в майке, весь в орденах-медалях… Жарко… Только что принесли еще один… Привет вам шлет – слышите?..»

«… А он пошел за клеткой для попугая новоприбывшего, хочет научить его говорить – с маленькими это легче получается, есть у него опыт в этом деле…»

И все это на фоне отчаянно неумолчного гомона птиц – наверное, так звучит рай…

Они, птички, встревоженно перебивали, не давая говорить, словно упрятывая вести о нем, оберегая сокровенный мир своего хозяина…

До меня долетали отголоски его жизни, ее милые штрихи.

Жизни, так не похожей ни на чью другую…

Просто люди бывают двух видов – те, кто живут, и те, кто пребывают…

Так вот он – пребывал. И потому не знал ни сковывающих рамок, ни окончательных точек – тех самых, отрезающих пути к отступлению, ни безвыходных тупиков…

Он парил над этой жизнью, нежась в ее искушающей бесконечности, смакуя ее нектар… Находя его во всем, на каждом шагу жизни, со всеми ее ошарашивающими контрастами...

Иду в Союз.

Поднимаюсь на второй этаж.

Встречаюсь глазами с портретом – огромным, на всю стену, Самеда Вургуна.

С детства знакомый портрет, на котором поэт, запечатленный во весь рост, улыбаясь, приветливо машет рукой.

Неожиданно жест этот перетрансформировался в прощальный – Вагифа…

Как же похожи они!

И как – непохожи.

Как «здравствуй» и «прощай»…

В чем ценность жизни? Неужели в ее краткости? Или в как раз наоборот – и быстротечность ее обесценивает эту самую ее ценность?

Есть у него афоризм о мечтаниях, в которых можешь пропасть, затерявшись…

Будто обо мне написал. О моей ситуации в контексте написания этой книги. Да, я заблудилась – в нем, себе, своей и всехней жизнях…

Жизнях, с их бездумными радостями, безудержной безоглядкой, бессмысленным смыслом... Ну и под финиш смерть – с последующим предъявлением счета…

Единственное, что осталось во мне – острое желание докопаться до резона нашего существования – ЗАЧЕМ!!!

…А вечер, с ним проведенный, не забудется никогда. Размеренная речь его, мэтра пера, и на ее фоне уютный хохоток Нушабы ханум.

«Не уходи», – просил он ее всякий раз, завидев, что она намерена отлучиться – чай заварить или ответить на телефонный звонок… Она реагировала на каждую его шутку так, будто ждала ее всю жизнь… Порой упреждая ее, знала, что Вагиф – это тот, кто смешит всех и всегда… И он не подводил!

…А еще красавица Айла, внучка-обаяшка, с огромными бархатными глазами, в которых – недетское понимание момента, его остроты и предельная ее к нему сопричастность…

«Вагиф муаллим, что останется в Вечности – от вас? Какая строчка? - спросила у него.

- Я здесь, Господи…» Это сегодня я говорю, и могила моя это будет говорить… «Боже, я здесь…» Вот эта строчка всегда останется со мной…

Презентация его книги. Последней…

«… Воспоминания – они становятся жестокими. Ужесточаются с каждым днем. Все хочу вспомнить что-то светлое, как выползает совсем другое… Из-под земли будто, головой змеи…»

То был не то отчет, не то рапорт… Некое подведение итогов или исповедь…

Он был весь – в сказанном… Смотрел чисто так, промытым взглядом… Говорил будто всем нутром своим, до просматриваемого донышка… Давно я не видела такой нефальши…

Он всегда был набожным. Слепой не заметит. Редко какой стих обходится без упоминания Аллаха. «Все молитвы назад возвратились ко мне»…

Общение с такими людьми это как своеобразная инвентаризация внутри себя…

«…Я бывал во многих странах, в очень многих, но так и не встретил ни одного чужого дерева... Ни одна река не шумела по-другому, ни одна «инородная» кошка не мяукнула так, чтоб я ее не узнал, ни одной птицы голос не показался мне незнакомым… Как и плач ребенка – все дети на земле плачут одинаково… И лишь, когда они начинают говорить, выясняется, что цвет кожи у них разный, что кто-то из них христианин, а кто-то мусульманин, да и языки у всех разные… Вот когда начинаются «знаки различия»…

Он сообщал простые вроде вещи, но…

Нет границ между странами, религиями, расами…

Граница одна – между жизнью и смертью.

И этот «критерий» остался во мне навсегда.

Исповедь-мозаика... Осколки заключений переполненного человека, желавшего одарить тех, кто… Он сыпал ими, детски щедро, боясь чего-то утаить, не додать…

А потом он выразил желание… поразмяться на рояле.

Усевшись за инструмент:

«…Pedal hanı?» – донеслось со сцены…

Вопрос этот – ни о чем – и то, что он выдал минутой спустя, долго еще не сомкнутся в голове… Уверена, не только моей. Все так вот играючи у него – живет играючи и даже играет…

Уже первое прикосновение к клавишам сказало все! То было касание поэта, трепетно-острожное, народного поэта Азербайджана Вагифа Самедоглу, демонстрирующего редкостное природное туше, а заодно и эхо великолепной пианистической школы, которую он сберег, пронеся через всю жизнь! Трудно верилось в то, что человек много месяцев не подходил к инструменту по причине…

«Это был свинг», – пояснил он для несведущих под гром аплодисментов.

И мне открылось сакраментальное – умирать так с музыкой…

«Черный рояль мой, черный рояль.

Грезы мои радужные и печаль…» – всплыли в памяти строки из его поэмы «Рояль».

Жизнь как чересполосица клавиш…

Джаз…

«За этой музыкой стоит демократизм» – убежден Самедоглу.

Наверное, он прав. Джаз запрещали Сталин, Гитлер… Неспроста ведь именно джазмены, с их невольно вольным мышлением, у нас становились диссидентами, там всегда мерещилась окольная конфронтация, даже если исполнитель о ней в явную и не помышлял. Недаром именно они были мишенью охоты совковой системы – иди знай, какой «экспромт» он там выкинет… Ну а песенно-квадратная форма, с ее припевом-куплетом, не располагает к вольномыслию, как ни крути…

Джаз как детектор определения свободы в человеке напрягает, значит, у тебя проблемы с «психотбором»…

Вагиф, с его с перманентной внутренней импровизацией…

Нисколько не удивилась, узнав, что азербайджанский джаз родился в 1939 году – они ровесники с Самедоглу…

Вагиф играл, как в последний раз…

«Что бы ни случилось в жизни, в конце останется одна поэзия» – вспомнились слова Пабло Неруды.

Я бы добавила – и музыка…

Музыкант-поэт-драматург… Этот его универсализм меня переставал удивлять с каждой минутой пребывания в музее. Разглядывая портреты, вывешенные вдоль стен зала, поняла, что он, Вагиф Самедоглу, в… русле традиции – как мало кто! И никакой он не «исключенец» – великие сыны Азербайджана всегда были универсалами. Насреддин Туси, Низами Гянджеви, Мухаммед Физули – да кого ни возьми, никто из них не замыкался в своей сфере, захватывая в орбиту своих интересов математику с космологией, этику с медициной и минералогией, да еще и логику с теорией музыки…

И я впервые задумалась о расхожем «поэт-мыслитель», галактической его сути… Да и вообще, как это возможно – поэт, который не мыслит… Вот и Вагиф – нормальный гений, чего там…

Под занавес встречи, как водится, он раздавал автографы – надписывал свои книжки… Его облепили со всех сторон, фотографировались, обращались с вопросами.

Пробиться мне к нему так и не удалось…

Но я не огорчилась.

Стояла и смотрела издали…

«Боль временна, триумф вечен»...

Смотрела и – видела…

«Səsim gəlir?...»

Он зря беспокоится…

… «Sən uzag yaşıl ada»… Любимая песня моего отца… моего сына…

«Продажа островов, недорого»… Нашла среди прочего в интернет-барахолке.

Перечла дважды. Его, Вагифа, острова, там не было.

Того самого, вдали зеленеющего… Несбыточным миражом…

Острова разлуки…