Галерея Бахрама Багирзаде. Журналист Акшин Кязимзаде: «Я влюблен в Баку, не боюсь признаться, по уши. Безвозвратно и до конца дней своих»

Соловей над розой алой
Серебром рассыпал трель,
Что со мной, не знаю, стало,
Сердце стонет, как свирель…

Сколь бы банален ни был «Аршин мал алан», он столь же бессмертен, этот купающийся в роскоши, но так и не нашедший места в жизни молодой купец Аскер. Ищущий, кому бы подарить любовь свою, мятущийся в поисках снадобья от непреходящей боли душевной…

Не молод, увы, я, в отличие от него, и в роскоши не купаюсь, и смысл жизни как будто нашел. Но покой сердечный, буду откровенен до конца, все еще не обрел, о безмятежности и не мечтаю… Потому что – влюблен.

Любовь к Баку, который взрастил меня и дал мне имя и наказ категорический – уберечь его непорочным и кристально чистым

Любовь к Баку, который взрастил меня и дал мне имя и наказ категорический – уберечь его непорочным и кристально чистым. В объятиях которого вырос я и возмужал, получил право именоваться не дитем малым уже и не отроком бесшабашным, а мужем зрелым и степенным. И которому обязан своим существованием, всей мудростью, накопленной за те 73 года, что хожу по земле, что дышу воздухом и опьянен любовью.

Однажды, лет эдак 10-12 назад, мне позвонил редактор газеты, которых много очень сегодня развелось и которую я так и не вспомню по имени, и, высказав несколько дежурных пассажей о своеобычности моего пера и стиле изложения, как я понимаю, для вящей убедительности и дабы завоевать мое расположение загодя, попросил написать пару-другую страничек об отношении, которое питаю я к новостройкам, обезображивающим центр и окраины Баку. И обещал приличный гонорар. Однако ваш покорный слуга, не отрицающий всуе высокое назначение материального стимула, но никогда не преклонявшийся перед его суммами, наотрез отказался. И даже, если память не изменяет мне, выразил возмущение свое, не стесняясь, причем, в словах, возмущение сие формулирующих.

Сейчас-то поездки за рубеж стали обыденностью, и вряд ли в самом глухом селении найдете вы человека, который не побывал как минимум раз хотя бы в Турции. Но я помню те времена, когда на съездившего по соседству в Иран пальцем показывали на улице и просто шапочно знакомые под каким-нибудь благовидным предлогом приходили к нему домой, чтобы послушать, как там, за Аразом…

И не забуду, как знакомый один мой, пару недель проведший не только в стольном Тегеране, но и в портовых Пехлеви и Реште, рассказывал взахлеб, что более всего его поразил как в мегаполисе, так и в провинции шикарный «Мерседес» последнего выпуска, припаркованный возле придорожной чайханы бок о бок с осликом. «Понимаешь, – кипятился он, и глаза его горели неподдельным экстазом, – это же… это же, как путешествие в средние века!.. И где еще такое увидишь?!»

Я глубоко и искренне убежден, что многоэтажки эти жилые и общественно-административного предназначения вовсе не уродуют милый сердцу моему Баку, а, наоборот, придают ему весьма своеобразный, невиданный доселе шарм

Восток – дело тонкое. Так, кажется, говорил один из киногероев, и мне остается лишь попросить у вас разрешения добавить к этой получившей расхожесть словесной формуле небольшое уточнение: особенно в глазах и сердце понимающего человека.

Не поленитесь, умоляю вас, найдите время и пройдитесь, на худой конец, прокатитесь по Баку. И постарайтесь сделать это, во-первых, не в самый грустный и скучный час свой, а во-вторых, в присутствии гостя какого-нибудь, лучше не бывавшего ранее в Баку. Понимаю, что подыскать такого спутника ой как не легко, но, пожалуйста, постарайтесь!

Заранее себе представляю, с каким ошарашенным видом начнет он озираться, и с каким восторгом неподдельным будет приговаривать: «Да Боже мой, красотища-то какая!.. Это же сказка!»

Потомственный ичеришехерец, я вырос из коротких штанишек на улицах Баку и всю жизнь думал, что с закрытыми глазами могу сориентироваться в любом бакинском квартале. Но куда там!.. Недавно совсем заехал по делам в район Дарнагюля – и обомлел: «Господи! Неужто это в Баку я? И когда небоскребы тут выросли, эти по-фестивальному в веселые тона раскрашенные балконы и лоджии, эти порталы и колоннады?!»

Старший сын мой живет в Ахмедлах, и с некоторых пор мне нравится гостить у него, в холостяцкой его квартире. Удобства, знаете ли, все – и вода со светом всегда, и Интернет встроенный, и лифт работает безупречно, и, главное – уютный, по-западному брусчаткой вымощенный дворик, и во дворике том и детсад, и кафе, и портняжное ателье даже с цехом бытовых услуг соседствует. Ей-же Богу, Европа – и все! Такую идиллию я в Чехии и Словакии мог видеть и в Венгрии, когда гостил у друзей-коллег и жил в окруженном со всех четырех сторон густо-зеленой рощей квартале с таким же аккуратным двором, с такими же обжитыми спортплощадками, с таким же чистым-пречистым воздухом, дышать которым – сама благодать.

Мы много и часто ворчим, когда сталкиваемся с повсеместно расклеенными панно, призывающими извинить городские власти за причиняемое нам неудобство – они вывешены на заборах, разграничивающих стройплощадки, разбросанные повсюду – от Ени Ясамал до Баладжар – с проезжей частью и тротуарами. Да, это и теснота, и грязь, и сутолока. Но это же временный ведь характер носит, дорогие мои бакинцы, это же не навсегда!

Заранее себе представляю, с каким ошарашенным видом начнет он озираться, и с каким восторгом неподдельным будет приговаривать: «Да Боже мой, красотища-то какая!.. Это же сказка!»

Того, кто назвал Баку красавцем-городом, я помню, это было недавно относительно и было правдою. Но имя того, кто назвал Баку городом-сказкой, история, к сожалению, не сохранила. Ибо сказочность Баку, если хотите – сказочную непредсказуемость, ему придает обнесенная толстенными каменными стенами в два обхвата, а то и в три, старая Крепость – то самое поселение XII, говорят, века, которое, разрастаясь и обживаясь, явилось нетленным ядром сегодняшнего Баку, его душою и сердцем, его колыбелью и неумирающей аурой.

Не я первый написал, что Ичери шехер всегда был и на веки вечные останется предметом гордости каждого, в чьих жилах течет кровь истинного бакинца. Эта древнейшая каменная обитель отцов наших и прадедов как бы символизирует благородство наше и благожелательность, дружелюбное отношение человека к человеку. Кто хоть раз бывал в Ичери Шехер, ходил по его улочкам и тупикам, застывал, пораженный величием и необычностью увиденного, возле ажурно расписанных фасадов, покосившихся проемов, пытался вслушиваться в гордое, многозначительное молчание этих стен, в которых словно закодированы многие тысячи неразгаданных тайн исторического прошлого нашего города, нашего народа.

Я помню, лет 5-8 назад я написал небольшое вступление в фотоальбом, воспевающий Баку и азербайджанцев в снимках, сделанных в разные годы разными камерами разных совершенно мастеров объектива разных стран. Это было то бурное в обстоятельствах время, когда зарубежные бизнесмены и дипломаты, конгрессмены и туристы только-только торили пути-дороги в Азербайджан, и Баку для подавляющего большинства их был самой настоящей terra incognita.

Должен сказать, что составители книги той, азербайджанские коллеги мои, конечно, проявили максимум принципиальности и недюжинно настойчивый вкус, тасуя и отбирая представленные в их распоряжение снимки. И в результате к верстке были предложены превосходные просто отпечатки, запечатлевшие и новь Баку, и его неповторимую древность, и морской пейзаж, и леса и горы, нефтяные вышки и субтропики, и людей, конечно, населяющих края наши неизбывные.

Добывающих нефть и газ, распознавая шаг за шагом тайну недр. Прокладывающих в безводных урочищах и заоблачных высях линии электропередач и трубопроводы. Грызущих гранит ученья и покоряющих вершины науки. Умевших и умеющих пахать и сеять, и детей растить, и ворога воевать. И созидать и строить тоже!

У меня перед глазами стоит тот неповторимо чудесный мальчуган, которого объектив фотоколлеги вырвал из толпы сверстников в одном из коридоров только-только открывшейся в Баку новой школы – лицея интернатовского толка, где дети и арифметике с чистописанием обучаются, и плаванием в своем уютном бассейне занимаются, и рисуют, и поют, и танцуют, и вообще детству счастливому – в полном смысле этого слова – целиком посвящают себя.

Того, кто назвал Баку красавцем-городом, я помню, это было недавно относительно и было правдою

Вот он, типичный бакинец дня завтрашнего, послезавтрашнего! Такой же влюбленный в город родной, как его предки, так же горд он тем, что родился бакинцем, и рожден для того, чтобы любить этот неповторимый в своей прелести город, где так тесно переплелись и так богато уживаются нынешние реалии и сказанья старины глубокой, современные понятия об эстетике и память о прошлом.

Боюсь ошибиться, но, тем не менее, беру на себя смелость высказать мысль о том, что авторы книги, которую мне скромно выпало предварять вступительным кратким словом, ни мазков, ни красок не пожалели, чтобы описать и воспеть наш славный и прекрасный Баку. И хочу верить, что удалась сполна задача эта, и получилась в результате чрезвычайно редко встречающаяся в реальной жизни идиллия.

Вот он, типичный бакинец дня завтрашнего, послезавтрашнего! Такой же влюбленный в город родной, как его предки, так же горд он тем, что родился бакинцем, и рожден для того, чтобы любить этот неповторимый в своей прелести город

…По утрам, пока еще не рассвело, спешу я на свиданье с Каспием. И прохожу, чтоб сократить себе путь, по примыкающему к крепостной стене Губернаторскому саду. Звучит-то как, как звучит, а?! Вальяжно, если хотите – аристократически, не какая-нибудь задрипанная рабочая слобода на окраине где-то, а под стать величественности и озаренности центра Баку, неповторимо вобравшему в себя напевы Ниццы приморскому бульвару, европейско-американскую ширь и даль набережной, и экзотику древних крепостных стен с бойницами, ажурными воротами и форштадтами.

С давних пор, сколько б ему названий не давали в коммунистические времена, остается он Губернаторским садом, хотя, кажется, его поименовали в какой-то телепередаче Филармоническим садом, и, клянусь совестью, мне это понравилось. Наверное, если городские власти ухватятся за это название, это будет очень даже неплохо…

…По утрам, пока еще не рассвело, спешу я на свиданье с Каспием. И прохожу, чтоб сократить себе путь, по примыкающему к крепостной стене Губернаторскому саду

И сейчас тоже поблескивают. Но в совершенно иных оттенках: бассейн-то сам, оставаясь на том же месте, отреставрирован так, что впору назвать его, я бы сказал, перелицованным. Одетый в молочно-белый мрамор, инкрустированный черными вкраплениями не менее благородного гранита, весь в переливающихся струях, он смотрится исключительно содержательно и чрезвычайно красиво, не только свежестью и прохладой маня и ослепляя, но и изысканным изяществом собственных форм и элегантностью архитектурного ансамбля, в общую картину которого вписываются естественно, органично и гармонично юные эльфы, готовые сразить всех и каждого стрелой Амура, что, собственно, они и сделали, чувственно заставляя трепетать сердца, влюбляться во все вокруг.
В Баку!

Как и в весь Губернаторский сад, который я, с вашего соизволения, назвал бы символом Баку – древнего и нового, счастливо пребывающего под сенью прошлого и шагнувшего одновременно из тесных его объятий в сегодняшнюю явь, на просторы модерна вышедшего и в будущее устремленного.

По-прежнему ищу и ищу слова, которые могли бы хоть в какой-то степени отразить мои мысли и чувства, и не могу найти их и бьюсь в отчаянном бессилии. А над головою поют-заливаются трелью соловьи, посвящая, не сомневаюсь, рулады свои нежные и нескончаемые песни солнцу и свету, просыпающемуся утру и любви непреходящей.

Кто это утверждал, что в Баку соловьев нет, и отродясь не было?! Пусть он или она, этот обладатель черствого сердца и не чувственной души, придет поутру на заре или даже до зари еще сюда, в Губернаторский сад и постоит рядом со мною. И послушает, как страстно и пламенно поют бакинские соловьи.

Объясняясь в любви, как и моя любовь, к городу, который был, есть и будет всегда.

К Баку!

Акшин Кязимзаде,
журналист