Об одном решении Бундестага, или О важности развития исследований памяти в Азербайджане
Рауф Гарагезов, старший научный сотрудник Центра Стратегических Исследований при Президенте Азербайджана
Решение о признании т.н. «геноцида армян» нижней палатой немецкого Бундестага, датированное 2 июня 2016 года (1), вызвало у внешних наблюдателей неоднозначные реакции.
Следует подчеркнуть, что сам термин «геноцид», прежде всего, носит юридический характер, а решение квалифицировать те или иные исторические события как «геноцид» является прерогативой международных судов. Известно, что нет ни одного такого рода судебного решения, которое квалифицировало бы события 1915 года в Османской Империи, связанные с убийствами армян, как «геноцид армян». Напротив, есть решение Европейского Суда по Правам Человека (ЕСПЧ) от 17 декабря 2013 г., по иску турецкого юриста и политика Догу Перинчека против Швейцарии, в котором признается невозможность применить понятие «геноцид» к событиям 1915 года в Османской империи (2).
Итак, с одной стороны, отсутствуют юридические основания для утверждения «армянского геноцида», а с другой, немецкие парламентарии признают «армянский геноцид».
Наблюдатели по-разному объясняют это решение: одни ссылаются на особую сензитивность немцев к трагическим страницам прошлого, другие - на превалирующее влияние левых сил, настроенных на некритическую поддержку всех «униженных и оскорбленных» (3).
Вероятно, в основе такого признания могут лежать разные причины: начиная от гуманитарных и заканчивая конъюнктурно-политическими. Германия не первая страна, трактующая события 1915 года, как «армянский геноцид» (4).
Вместе с тем, пример Германии, которая имеет сильные экономические отношения с Турцией, и в которой нет влиятельного армянского лобби, которое могло бы «протолкнуть» признание «армянского геноцида», а напротив, есть большая турецкая диаспора, весьма символичен и указывает на некоторые более универсальные причины, способствующие признанию «армянского геноцида» в некоторых странах. Вопрос в том, почему, несмотря на отсутствие соответствующего судебного решения, парламенты некоторых стран признают «армянский геноцид»?
Попробуем разобраться с этим вопросом.
Этот вопрос можно разделить на два подвопроса:
1. Почему нет судебного решения о юридическом признании «армянского геноцида»? и
2. Почему парламенты некоторых стран признают т.н. «армянский геноцид»?
Частичный ответ на первый вопрос дает уже упомянутый Европейский Суд по Правам Человека (ЕСПЧ) по иску Перинчека против Швейцарии.
В заключительной части решения суда говорится:
«…понятие «геноцид» является предельно четко определенным юридическим термином…, чтобы преступление было квалифицировано как геноцид, деяния должны быть совершены с намерением (подчеркнуто нами - Р.Г.) уничтожить не только некоторых членов определенной группы, но всю или часть самой группы… Суд ставит под сомнение, что может быть общий консенсус в отношении таких событий, как те, о которых идет речь в данном обсуждении, учитывая, что историческое исследование является, по определению, открытым для обсуждения и предметом для дискуссий, не обязательно порождающих окончательные выводы или утверждение объективных и абсолютных истин» (5).
Как следует из вышеприведенного фрагмента судебного решения, ключевым условием правомерности квалификации событий, как «геноцид», является установление намерения «уничтожить… всю или часть самой группы». Очевидно, у суда нет фактов, однозначно доказывающих намерение правящих кругов Османской империи, посредством проведения специальной государственной политики, уничтожить всех или часть армян, проживавших в тот период на территории империи, как это было установлено, скажем в случае с нацистами или в Руанде. Словом, данное заключение дает определенный ответ на вопрос о том, почему нет юридического решения о признании т.н. «армянского геноцида».
В свою очередь, следующая часть судебного заключения, в которой высказывается сомнение в возможности, исходя из исторических исследований, прийти к общему консенсусу и найти «объективные и абсолютные истины» в отношении событий 1915 года, дает нам возможность очертить контуры ответа на вторую часть вопроса – о политическом признании «армянского геноцида».
Дело в том, что за этими лаконичными формулировками судебного заключения скрывается сообщение, которое выходит за рамки юриспруденции и касается некоторых фундаментальных отношений между историей, историческими нарративами, памятью и истиной.
Для освещения этих отношений, мы, в качестве аналитических инструментов, используем, предложенные американским исследователем Джеймсом Верчем, два понятия, обозначаемые, как «истина утверждения» (propositional truth) и «нарративная истина» или «правда рассказа» (narrative truth) (6).
В отношении к истории, первый вид истины - истина утверждения, касается, прежде всего, определенных дат, биографических данных о тех или иных исторических персонажах, или других фактов, которые можно проверить и которые, как правило, особых споров, относительно своей истинности, не вызывают.
Раскрывая это понятие, Дж. Верч пишет:
«Определение истинности утверждений, касающихся такого сложного предмета обсуждения, как национальная история, может потребовать сложных процедур обдумывания свидетельств…, но тем не менее, эти процедуры могут привести к консенсусу и добиться объективной истины.
К примеру, мало кто сомневается в истинности такого утверждения: Гражданская война в Америке началась в 1861 году. Если кто-то стал бы утверждать, что она началось в 1761 или в 1961 году, мы бы сказали, что это не так, а если у нас возникли бы сомнения, то мы могли бы применить общепринятые процедуры, сверяясь с книгами по истории, данными архивов, исторических мемуаров…с тем, чтобы разрешить этот вопрос и доказать себе, что наши слова соответствуют истине» (7).
Споры и дискуссии, или то, что Дж. Верч называет мнемоническим тупиком по поводу прошлого, гораздо чаще возникают по поводу намерений, мотивов, обусловливающих действия исторических фигур, объяснения причин, вызывающих те или иных события. Это тот вид истин, которые автор относит к нарративной истине (правде рассказа):
«Тупиковые противостояния возникают в тех случаях, когда то или иное сообщество выделяет одни события и не придает значения другим, когда оно отказывается признавать «реальные» причины и мотивы, скрытые за действиями героев - словом, тот род вопросов, о которых повествуется в нарративах. Хотя мы можем, иногда эмоционально, заявить, что эти изложения «просто не соответствует действительности», спор выходит за пределы того, что мы относим к установлению истины утверждений, и никакое количество информации из архивов, мемуаров, или других форм объективных свидетельств, не может изменить чье-либо мнение» (8).
В контексте вышеописанных видов истин, ситуация с «армянским геноцидом» будет обстоять следующим образом.
С одной стороны, имеется определенный консенсус турецкой и армянской сторон в отношении «истины утверждения», касающейся некоторых фактов: к примеру, обе стороны, и турецкая, и армянская, согласны с тем, что на территории Османской империи в 1915 году проводилась массовая депортация армян, сопровождавшаяся актами насилия и убийства. Здесь речь идет о фактах, которые можно объективно проверить.
Однако эти же стороны вступают в непримиримый спор о мотивах действий, о причинах, вызвавших акты депортации и насилие против армян. Армянская сторона видит в депортации намерение уничтожить армян как этническую группу и называет это «геноцидом». В свою очередь, турецкая сторона видит в актах депортации вынужденную меру, объясняемую защитной реакцией государства на восстание армян на части своей территории, подвергавшейся в тот период военной интервенции и находившейся под угрозой расчленения.
При этом многочисленные жертвы среди мирного населения, в том числе и не только среди армян, объясняются не планомерным действием по их уничтожению, а действием голода и эпидемий, бушевавших в тот период в регионе. Другими словами, между сторонами отсутствует какой-либо консенсус в отношении нарративной истины (правды рассказа), а сами стороны находятся в мнемоническом тупике, о котором пишет Дж. Верч.
В этой связи становится более понятной та часть заключения Европейского Суда, где выражается сомнение в нахождении общего консенсуса или в достижении «объективных и абсолютных истин» в отношении событий 1915 года. Речь идет, прежде всего, именно об отсутствии согласия в отношении нарративной истины.
Как мы знаем, разные нарративные истины обусловлены разным набором исторических нарративов, которые используются противными сторонами (9).
Армянская сторона отличается особой активностью в деле создания и распространения разного рода исторических нарративов, касающихся событий 1915 года, которыми она обильно снабжает западную аудиторию. В этом плане, армянская сторона работает как бы на два фронта. С одной стороны, армяне прилагают большие усилия по обнаружению каких-либо документов, при этом, не останавливаясь даже перед фабрикацией фальшивок (10), которые могли бы «доказать» истинность их утверждений относительно турецких намерений.
С другой стороны, армянская сторона, все более осознавая, что у нее нет возможности доказать истинность этих утверждений, стремится восполнить пробел производством нарративов, раскрывающих «истинные» мотивы, замыслы и намерения своего соперника. С этой целью, стремясь всевозможными средствами придать большую убедительность своей нарративной истине, армянские историки постоянно совершенствуют сюжетную композицию своих исторических повествований, создают более целостные и хорошо связанные исторические повествования, которые можно было бы издавать в престижных западных издательствах.
К примеру, осознавая слабость аргументов «прямолинейных» армянских авторов, тщащихся доказать заранее спланированный характер османской политики в отношении армян (11), один из наиболее известных армяно-американских историков Р.Сюни, в своей недавно изданной книге, представляет более искусную интерпретацию происходивших событий. На сей раз, насилие против армян объясняется, как результат непреднамеренной эскалации и чрезмерной реакции турецких лидеров, якобы переоценивших масштабы угрозы своей стране со стороны армян.
Эта армянская перспектива восприятия событий достигается, например, посредством выборочного отбора тех или иных событий (например, автор особо на задерживается на фактах, указывающих на стремление армян к расчленению Османской империи и созданию своего государства или на этнических чистках против местного населения, осуществленных армянами на территориях, оказавшихся в их руках) и даже выбора терминов для описания (к примеру, говоря о вооруженных выступлениях армян против Османского государства, автор использует термин «сопротивление», а не «восстание» и т.д.) (12).
В данном случае, мы наблюдаем проявление и создание нарративной истины, присущей армянской стороне, которая специфическим образом воспринимает и объясняет действия и мотивы исторических событий и персонажей.
В этой связи стоит остановиться на одном, довольно распространенном мнении или взгляде, усматривающем причину признаний «армянского геноцида» отдельными странами в определенных недочетах турецкой внешней политики. Однако больше оснований полагать, что основной причиной признаний «армянского геноцида» являются упущения или ошибки не столько внешней политики Турции, сколько ее внутренней политики, а именно политики памяти (13).
Здесь может возникнуть вопрос – какая связь существует между признанием «армянского геноцида» со стороны других стран и турецкой внутренней политикой памяти? Чтобы ответить на этот вопрос, следует обратить внимание на некоторые характерные особенности турецкой политики памяти.
Долгое время турецкое государство игнорировало ту часть своей истории, которая была связана с армянами Восточной Анатолии. Для целей формирования национальной идентичности нового турецкого государства, старавшегося отмежеваться от наследия Османской империи, была избрана такая политика памяти, которая предполагала определенную социальную амнезию, в том числе, и в отношении трагических событий начала 20-х годов 20 века. При этом забвению предавались не только страдания и жертвы армян, но и самого мусульманского населения Османской империи, претерпевавшего в тот период не меньшие лишения и потери (14).
В результате такой политики, турецкая национальная память была крайне обеднена, и со временем, оказалась неготовой к напору армянской стороны, которая все эти годы занимались культивированием своей коллективной памяти, пестуя и совершенствуя нарративы о своих страданиях и лишениях.
Стоит отметить, что, чем лучше скомпоновано повествование, чем искусней сюжет, тем более убедительней представляется нарративная истина (истина рассказа), не говоря уже о безусловно выигрышном образе «жертвы», который искусно создается средствами армянской коллективной памяти, мемуарами, ритуальными поминовениями и регулярными коммеморациями.
В настоящее время мы наблюдаем, как слаженному хору искусно сконструированных армянских «воспоминаний» и исторических повествований (нарративов), которые в широком ассортименте представлены на западном рынке, в виде многочисленных книг, мемуаров, кино и фотодокументов, одиноко противостоит, скудно оснащенная историческими нарративами турецкая государственная пропаганда. Говоря научным языком, в турецко-армянском мнемоническом противостоянии относительно прошлого, армянская сторона имеет более разнообразный нарративный инструментарий. По этой причине, турецкая пропаганда носит скорее защитный характер, в основном, строится, как опровержения/отрицания армянских утверждений. Однако, такая стратегия явно проигрышна (не случайно говорят, что лучший способ защиты – это нападение).
Надо сказать, что даже в тех случаях, когда турецкая сторона безоговорочно права – ее историографическая, нарратологическая база столь скудна и бедна, что многие западные ученые, как будто, обладающие критическими и аналитическими способностями, все равно попадаются на удочку искусно сконструированных армянских нарративов, воссоздающих, желаемое армянами историческое прошлое.
Что же, в таком случае, ожидать от неискушенной западной общественности, которая становится легкой добычей армянских манипуляторов, умело играющих на существующих стереотипах, предубеждениях и чувствах широкой аудитории. Учитывая, что образ турка в европейском сознании исторически сложился как, насыщенный негативными стереотипами и предрассудками, общественное мнение европейцев сравнительно легко принимает нарративную истину, присущую армянской стороне; а депутаты, как «слуги народа», отражают сложившееся в обществе мнение. Итак, вышеизложенное позволяет нам лучше понять ситуацию с непризнанием «армянского геноцида» на правовом уровне и его же признанием со стороны парламентов ряда стран.
Признание «армянского геноцида» тем или иным парламентом является политическим решением. Вместе с тем, этот вопрос, как мы видим, выходит за пределы политики и затрагивает иные реальности.
В частности, признавая «армянский геноцид», тот или иной парламент совершает некоторую подмену понятий, замещая тот вид истины, которую можно проверить, то, что ЕСПЧ в своем заключении называет «объективной и абсолютной истиной», то есть, истину утверждения на нарративную истину.
По существу, признание «армянского геноцида» означает придание статуса объективной и абсолютной истины правде рассказа. В таком случае, неизбежно возникает вопрос о том, насколько справедливым может быть такого рода решение и каковы могут быть последствия?
Обсуждение возможных политических последствий не входит в задачу нашего анализа. В том же, что касается справедливости, то, говоря философским языком, можно сказать, что подобная подмена истин совершенно не прибавляет к суммарной справедливости в мире, не приносит добра, а скорее наносит вред и усиливает зло, поскольку неизбежно размывает критерии, различающие правду от вымысла и, тем самым, препятствует более точному и более полному постижению реальности, в том числе исторической (14).
Уроки для нас
Нам следует извлечь опыт из турецко-армянского мнемонического противостояния и избежать ошибок турецкой политики памяти.
Задача повышения эффективности политики памяти должна считаться приоритетной для Азербайджана, который делает первые шаги по созданию национальной идентичности и, одновременно, находится в состоянии конфликта с соседней Армений.
Важность управления национальной памятью определяется значимостью той роли, которую коллективная память играет в обществе.
Во-первых, коллективная память выполняет функцию формирования национальной идентичности.
Во-вторых, карабахский конфликт проявляется не только в зоне соприкосновения армянских и азербайджанских вооруженных сил, не только в сфере дипломатии и пропаганды, но и в области истории и культуры. Достаточно напомнить о постоянных попытках армян присвоить те или иные артефакты азербайджанской культуры. Особой остротой отличается противоборство в области представлений о прошлом региона, начиная с древних времен и кончая современными событиями.
Как известно, армянская сторона проводит не только этническую чистку, но и «чистку» истории: целенаправленно меняет неугодные географические названия, топонимы, свидетельствовавшие о пребывании азербайджанцев и других народов на территории, как современной Армении, так и захваченных ею территорий; дезинформирует мировую общественность относительно исторического прошлого края и т.д. В этом деле им активно помогает армянская диаспора, многие представители которой хорошо интегрированы в зарубежные сообщества.
К примеру, в некоторых престижных западных университетах функционируют открытые на деньги армянских фондов и меценатов кафедры «армяноведения», занимающиеся той же пропагандой среди западной научной элиты. В этой ситуации азербайджанской стороне следует максимально задействовать феномен коллективной памяти, ресурсы которой пока недостаточно эффективной используются нашей стороной (16). В частности, для этих целей следует развивать область знания, которая на Западе получила название «Memory Studies» (Исследования Памяти).
Исследования памяти (Memory Studies) – это совершенно новая область исследований, охватывающая самый широкий круг академических дисциплин (культурная антропология, социология, философия, история, психология, культурология, политология и т.д.). Развитие этой области научного знания наблюдается в последнее десятилетие, когда при некоторых престижных западных университетах открыты исследования памяти (Memory Studies), по этой теме читаются курсы лекций, защищаются диссертации, регулярно издаются научные журналы, проводятся конференции и т.п. В последние годы, к исследованиям памяти обратились и в ряде стран Восточной Европы и Балтии. Например, в Польше и ряде других стран функционируют т.н. Институты Памяти. В соседней Грузии недавно был создан центр исследований памяти при госуниверситете.
Исходя из вышесказанного, развитие этой области исследований представляется важным, как ресурс для повышения эффективности политики памяти. В этой связи можно также рекомендовать создание центра памяти, который мог бы взять на себя функции координации, а также проведения исследований в области коллективной памяти, позволяющий создавать нарративы, преодолевающие, противостоящие нам представления о прошлом, конструируемые армянской стороной.
В этой связи, проведение специальных конференций, исследований памяти, также может стать сильным инструментом противодействия армянской пропаганде. В этом же ряду, открытие в западных университетах кафедр «азербайджановедения» (названия можно варьировать), которое также может стать сильным инструментом по продвижению национальной политики в международных масштабах.
Ссылки:
(1) Cм: http://ru.reuters.com/article/topNews/idRUKCN0YO1E2
(2) Criminal conviction for denial that the atrocities perpetrated against the Armenian people in 1915 and years after constituted genocide was unjustified. URL: http://hudoc.echr.coe.int/webservices/content/pdf/003-4613832-5581451
(3) См., например, дискуссию на сайте: http://www.ekhokavkaza.com/a/27780669.html
(5) См: http://hudoc.echr.coe.int/webservices/content/pdf/003-4613832-5581451, p.3
(6) Wertsch J.Narrative Tools and Narrative Truth in History Making. 2013, manuscript.
(7) Wertsch J.Цит.сооб.
(8) Wertsch J.Там же
(9) Garagozov, R. Collective Memory and a Narrative Toolkit in the Turkish-Armenian Mnemonic Standoff over the Past. [http://turkishpolicy.com/debate-article/2/collective-memory-and-a-narrative-toolkit-in-the-turkish-armenian-mnemonic-standoff-over-the-past] (20 мая 2005)
(10) Известными примерами такого рода фальшивок могут служить т.н. «Мемуары Наим-бея», сфабрикованные и опубликованные армянским журналистом Арамом Андоняном в 20 годы прошлого века или «10 заповедей»- секретные протоколы лидеров «Комитета Единения и Прогресса». И первая и вторая фальшивки, служили задаче доказать, что «геноцид армян» был частью государственной политики Османской империи. Более подробное обсуждение этого вопроса можно найти в работе Г. Леви. (Lewy, G. The Armenian massacres in Ottoman Turkey: a disputed genocide. Salt Lake city: The University of Utah Press, 2005); некоторые главы этой книги на русском языке представлены на сайте: http://www.vestikavkaza.ru/analytics/Spornyy-genotsid-Armyanskoe-delo-II-osushchestvlenie-genotsida.html
(11) Ярким примером такого рода авторов является, например, армяно-американский социолог В. Дадриян, который печально известен многочисленными фальсификациями исторических фактов. Об этих фальсификациях более детально пишет британский историк Малкольм Япп, в своей рецензии на книгу Дадрияна. (См: Yapp, M. Review: The History of the Armenian Genocide: Ethnic Conflict from the Balkans to Anatolia to the Caucasus by Vahakn N. Dadrian, Middle Eastern Studies, Vol. 32, No. 4 (Oct., 1996), pp. 395-397)
(12) Suny, R. A History of the Armenian Genocide. Princeton: Princeton University Press, 2015
(13) В данном случае, под политикой памяти понимается система мер, предпринятая государством для управления коллективной памятью в политических целях, например, для сохранения в памяти тех исторических событий прошлого, которые важны с точки зрения формирования национальной идентичности
(14) По существу, только в 80-е годы прошлого столетия турецкая сторона начинает обращать внимание на проблемы исторического прошлого, связанного с армянскими требованиями (de Waal, T. Great Catastrophe: Armenians and Turks in the Shadow of Genocide. N.-Y.: oxford University Press, 2015)
(15) В этом плане, например, грамотную позицию продемонстрировало, британское правительство в 2013 году, когда в ответ на запрос о признании «армянского геноцида» отметило, что «не правительства решают, был ли совершен геноцид, так как это сложный юридический вопрос. В том случае, если международный судебный орган признает совершенное преступление геноцидом, то это сыграет важную роль в том, признаем ли мы его таковым»
(16) Например, несмотря на то, что в Азербайджане имеется большое число беженцев из Армении и вынужденных переселенцев из Карабаха, можно насчитать единичные случаи качественных публикаций, отражающих их воспоминания о перенесенных страданиях и лишениях. Еще меньше исследований, отражающих динамику формирования коллективной памяти азербайджанцев.
