«Имеющий уши, да услышит...» или что есть мугам?
Эти евангельские слова – о поразительном свойстве человеческого восприятия: его необъяснимой избирательности. Мир вокруг нас полон звуков, слов, идей, образов, чувств, но мы «слышим» лишь то, что хотим услышать и лишь тогда, когда внутренне готовы это принять.
Я так хорошо понимаю И. В. Березина, русского востоковеда XIX века, (ученика крупного российского учёного, азербайджанца по происхождению, Мирзы Казем бека), писавшего в своём путевом журнале: «Восточное пение и музыка … не могут нравиться европейскому слуху по своим неистовым и странным звукам». Правда, послушав азербайджанскую музыку, он добавил: «Мне случалось слышать лучших мусульманских артистов в Тегеране, Каире и Константинополе, но пение, услышанное мной у Алияр бека на Апшеронском полуострове, всегда представлялось мне более приятным».
Эту стадию «глухоты» к «восточной музыке и пению» вообще, и азербайджанскому мугаму, в частности, прошла я сама, девочка, выросшая в доме на Пушечной улице, что на Лубянке, и на подмосковной даче в Малаховке. В моей московской жизни 50-х годов не было ничего азербайджанского, кроме моих родителей. Когда они разговаривали друг с другом на азербайджанском, мы, дети, не понимали их языка, а когда папа тихонько для себя напевал мугам, я спрашивала испуганно: «Папа, что ты воешь?» Воистину, неисповедимы пути господни. Кто бы мог подумать, что судьба сыграет со мной такую шутку, сделав азербайджанский мугам центром моих научных интересов и меня автором первой в Азербайджане диссертации по мугаму.
Неправда, что «музыка – это универсальный язык человеческих чувств, понятный всем». Одна и та же мугамная мелодия кому-то может представляться монотонным до ожесточения музыкальным «пребыванием», а другому нести исповедь обнажённой человеческой души. Имеющий уши, да услышит…
Что есть мугам? На этот вопрос можно по-разному отвечать. Это - уникальный устный памятник классической средневековой музыкальной культуры Азербайджана. Это – живое, развивающееся искусство, говорящее на архаическом музыкальном языке, тем не менее, понятное сегодняшним азербайджанцам. Это – искусство высокой художественной пробы и катарсической потенции. Это – репертуар мелодий, которые может спеть любой голосистый мальчишка из самого глухого села в Карабахе. Все эти ответы будут святой правдой.
Понятие «мугам» в азербайджанской музыке имеет много значений, но для рядового азербайджанца первый ряд ассоциаций с этим словом связан с особым типом музыкальной речи. Мугамная мелодия, лишённая регулярного музыкального метра, напоминала бы старую церковную музыку, что-то вроде григорианского хорала или русского знаменного распева, если не отличалась от них своей эмоциональной теплотой, подвижностью. Неравномерные, то короткие, то длинные, фразы и паузы, из которых складывается эта мелодия, воспроизводят непредсказуемый ритм человеческой речи. Тому, кто понимает этот язык, мугам откроет мир самых глубоких и тонких, порой, потаённых оттенков разнообразных эмоциональных состояний, на какие только способна человеческая душа. Дверь в этот мир открыта, но не всякий пройдёт в неё. И барьеры здесь будут не столько геокультурные, сколько духовные. Имеющий уши, услышит!
Во всём мире через звуки азербайджанского мугама «Баяты – Шираз» зрители фильма «Сталкер» Тарковского проникались эмоциональным состоянием, охватившим героя в «зоне», ощущали, как вибрировали его чувства, вдруг отпущенные на волю. Я видела публику на Тайване, которая, замерев, слушала мугам в исполнении молодого Айдына Алиева на азербайджанской гармони, боясь пропустить хоть одну фразу. Концерты прославленного певца Алима Гасымова, призёра ЮНЕСКО, собирают полные залы во всех частях света. Как в священных писаниях смысл одного и того же текста открывается ищущему с каждым разом всё глубже по мере его духовного роста, смысл мугама открывается слушателю на уровне его собственного эмоционального развития, углубляясь по мере созревания его души. Впервые, лет двадцать тому назад, я это осознала во время урока игры на таре (традиционном струнном плекторном инструменте), который давал учитель своему ученику. Старик – мастер (это был Камил Ахмедов, великолепный педагог, сам исполнитель мугама и ансамблист) играл отрывок из мугама «Сегях», самого интимного и сокровенного для азербайджанцев, а его ученик повторял этот отрывок до полного запоминания текста и всех нюансов его исполнения. Такой метод обучения, практиковавшийся средневековыми мастерами, сохраняется и сейчас в традиционном музыкальном исполнительстве в Азербайджане. И это - несмотря на все реалии современной музыкальной жизни, например, нотные записи мугамов, диски и даже DVD, используемые студентами как дополнительный учебный материал. Итак, я слушала один и тот же музыкальный текст поочерёдно в исполнении мастера и его старательного ученика и под пальцами мастера он «говорил» мне о человеческой боли, когда-то пережитой и загнанной глубоко внутрь, об удивительной красоте чувств, многообразии и тонкости переживаемых состояний. А в другом случае это был просто музыкальный текст, не говорящий со мной ни о чём.
Слово «мугам» арабского происхождения, оно означает место, положение, стоянка. Азербайджанский мугам иногда называют «искусством состояний», но в череде этих сменяющих друг друга состояний человеческой души всегда есть свой порядок и смысл, свои фазы развития. Это - фазы пути восхождения духа, проходящего через различные эмоциональные стадии или стоянки («макамы») к экстатическому состоянию, в котором дух человека освобождается от всех социальных и эмоциональных пут. Подлинно художественное исполнение мугама всегда оставляет у слушателя это ощущение катарсиса, после которого испытываешь эмоциональный спад, некую внутреннюю пустоту. Конечно, далеко не каждый исполнитель мугама может воплотить этот художественный замысел, лежащий в основе мугама, потому, что не каждый мугаматист равен по масштабу своей творческой личности масштабу исполняемой им музыке. Да и восприятие мугама требует особой культуры слушания.
Искусство мугамата родилось в средневековой дворцовой среде, в условиях камерного музицирования. И до сих пор наибольшее художественное воздействие он оказывает при «живом» своём исполнении и в камерной обстановке, в особенности, когда слушатель заранее знает общую канву, по которой будет развиваться мелодии. Тогда слушатель наслаждается искусством её интерпретации, каждый раз зависящей от настроения музыканта, его темперамента и эмоциональной атмосферы в аудитории, влияющей на его исполнение. Мугам требует от слушателя глубокой сосредоточенности на процессе музыкального развёртывания, полной его вовлечённости в художественный смысл исполняемого, когда слушание становится соучастием в творческом процессе, а исполнение превращается в исповедь для посвящённых, понимающих. Подобная форма слушания мугама отличала знаменитые литературно-музыкальные меджлисы (салонные собрания) Баку, Шемахи, Шуши и других городов Азербайджана вXIX– началеXXвеков.
Мугам отличается от обычного музыкального произведения тем, что его композиция не сочиняется, но воспроизводится по определённой, заранее известной схеме, матрице. Мугам, в некотором смысле, есть абстрактная художественная идея, которая материализуется только в момент его исполнения. Исполнитель как бы облекает её в звуковую плоть, воссоздаёт её с большей или меньшей степенью творческой свободы, пределы которой извечно балансируют на грани новаторства и верности традиции. Хотя довлеющим художественным принципом является скорее следование сложившемуся художественному канону, нежели создание нового, но здесь, как и везде, срабатывает принцип «победителей не судят». Новая версия, если она художественно убедительна, закрепляется и тиражируется в последующей музыкальной практике. При этом «что позволено Юпитеру, не дозволено быку». Согласно неписанному правилу, только совершенное знание канона, возводящее музыканта в ранг «устада», мастера, даёт ему моральное право в глазах его коллег на нарушение этого канона, то есть на его некоторое обновление. Незрелый музыкант, ученик обычно буквально воспроизводит версию своего учителя. Но не секрет, что редкий учитель покажет ученику всё, что он знает и умеет. Свои творческие находки, особые штрихи, удачные исполнительские приёмы мастер прибережёт для себя, чтобы при случае самому блеснуть мастерством перед публикой, поскольку проблема авторства в исполнительском искусстве решается в рамках простой этики. Однако случаи прямого присвоения чужого в среде традиционных музыкантов редки. Этот мир даже теперь, более или менее, сохраняет свои моральные нормы и ценности и цеховую солидарность.
Хотя каждый мугам состоит из мелодий, которые когда-то кем-то были сочинены, в целом, искусство мугамата анонимно. Как прежде, так и теперь, многие исполнители, обладающие творческим даром, являются одновременно авторами отдельных мелодий. Однако никто из них не оформляет авторского права на сочинённую им мелодию, имя её автора знают только его собратья по цеху. Для широкой же публики оно, как правило, остаётся неизвестным. Такова этика мугамного исполнительства, которая, быть может, сложилась от подспудного ощущения неравности двух величин - вечно живого величественного искусства мугамата и отдельного творческого вклада в него. А может из осознанного понимания того, что латиняне сформулировали как «Ars longa, vita brevis». «Искусство вечно, жизнь коротка»…
Кто-то назвал искусство великой иллюзией человечества, вероятно, потому, что в нём мир человеческих чувств выглядит прекраснее, чем он есть в действительности. Для меня же оно - Божий дар, через который мы входим в пространство Вечности, как сталкер в «зону». Не оно принадлежит нам, но мы ему. Жизнь коротка, но в ней нам даётся, как Божий дар, искусство мугама, один из «шедевров устного наследия человечества». Имеющий уши, да услышит!
Санубар Багирова, кандидат искусствоведения
