Джавад хан и другие герои скульптора Суджаддинова
В практически необъяснимых тайнах творческого процесса одной из главных составляющих уверенно называю выбор художником героев для своих работ и отмечаю, что у скульптора Горхмаза Суджаддинова это всегда достойные, выдающиеся личности, к которым относишься с благоговением.
Из многочисленных новинок, фотографии которых показывает мне Горхмаз муаллим, прежде всего обращаю внимание на «Портрет Джавад хана», известного тем, что в 1804 году не принял от командующего войсками царской России на Кавказе Цицианова предложение сдать Гянджу и героически погиб вместе с сыном, защищая родной город.
Бюст человека с потрясающе пронзительным взглядом мудрых, всепроникающих глаз. Абсолютно живое лицо, за которым характер и целая биография – как мог скульптор считать ее с тех более чем скупых фактов, которыми располагают историки?
Личность Джавад хана в последние годы привлекает внимание многих патриотов – политиков, художников, кинематографистов, снявших не один фильм о человеке, оставившем след в истории нашего государства, да и простых граждан. Для Горхмаза Суджаддинова она ближе, чем для многих других не только потому, что истинный гянджинец, он с какой-то проникновенностью ваял образ великого правителя, наделив его чертами, характерными для земляков…
Случилось так, что, когда в 60-е годы реконструкции подверглась главная городская площадь Гянджи, старые мелкие, но очень прочные постройки на ней уничтожали с помощью взрывных зарядов. Правда, у тех, кто выполнял эти работы, хватило разума, разрушив находившуюся на этой территории - во дворе мечети Шаха Аббаса - могилу Джавад хана, перезахоронить его останки. Но к тому времени, когда с обретением Азербайджаном независимости в 90-е было решено воздать должные почести прославленному предку, долго не удавалось найти хоть кого-то из участников этой акции, знавших место погребения.
Скульптор Горхмаз Суджаддинов оказался тем человеком, который подсказал, где искать того, кто, возможно, знает эту тайну, и не ошибся. Оказалось, его двоюродный брат Алескер Ализаде, в свое время работавший мэром Гянджи, помнил, как более 30 лет назад на кладбище возле турбазы, где размещались фамильные склепы некоторых местных семейств, были погребены останки Джавад хана и его сына. И этот человек действительно помог найти их.
Когда теперь уже с почестями останки захоронили во дворе мечети, Горхмаз муаллим под впечатлением этих событий взялся лепить портрет Джавад хана, долго раздумывая о том, каким мог быть облик этого смелого и мужественного человека. И получилось великолепно. По признанию тех, кто видит готовую его работу сейчас, скульптура буквально олицетворяет собой истинного обитателя этих мест с характерными для них чертами лица.
- Я не увидел перед собой правителя на коне и в папахе, какими у нас обычно изображают шахов, - рассказал Горхмаз муаллим.- Для меня это человек, запечатленный в момент наивысшего напряжения. Орлиный нос, острый взгляд мудреца, чьи абсолютно живые глаза сами по себе говорят об уме и смелости их обладателя, готового на жертву человека во имя высших целей.
Мечтал, что отлитый в бронзе этот бюст станет как бы эскизом к памятнику на новой могиле Джавад хана, но пока что место ему нашлось только у меня на даче. На могиле нашего прославленного земляка установлен скромный мавзолей – так решили руководители города Гянджа…
- Получается, что инициатива не поощряется… Иное дело - заказы…
- Ленина для этой же площади мне заказывали, да где он теперь…
- Самого Ленина я бы не чтила, но ваш монумент очень жалко – это ведь великолепное произведение искусства. Вас тогда никто не упрекнул, что прототип не так статен и целеустремлен, не так изящен и одухотворен, каким сделали его вы, – монументальная пропаганда тогда выполняла роль агитатора за советскую власть, особенно усердно восхваляя ее основателя, и ее герои должны были олицетворять красоту идеи, независимо от того, какими являлись по сути да и внешне… Ваш Ленин - великолепная скульптура…
- Выходит, увлекся творческой стороной заказанной работы – прототипа же я в жизни не видел… Разве что на умело выполненных портретах…
- Да уж! Но героев такого монумента, как установленной в Газахе двойной портрет выдающихся азербайджанских поэтов Видади и Вагифа вы тоже никогда не видели даже на картинках – в их время не то, что фотографий не существовало – не было принято заказывать свои изображения художникам –век которых тогда только начинался…
- Но я читал их стихи!!!
- И потому их лица у вас даже в бронзе пленяют обаянием, добротой и мудростью?
- А какими могут быть лица людей – пусть в бронзе, которые сеяли вокруг себя разумное, доброе, вечное, боролись со злом, воспевали любовь и достоинства лучших, как это делали крупнейшие лирики XVIII века, заслонившие своим величием других современных им поэтов. Тех, кто как Молла ВелиВидади,писал:
«О упрекающий меня, «не плачь» - ты вновь готов твердить.
Но тот, чья милая ушла, как может не заплакать?
И тот, кто вынужден года в разлуке с другом милым жить,
Его не в силах воротить, - как может не заплакать?
Тот, кто всю жизнь был обречен без друга и любви прожить,
Кто молодость растратил зря - а ведь ее не повторить!-
Кто власть, величье потерял и жизнь не может обновить,
Тот, кто утратил волю жить, как может не заплакать?
Тот, кто удачей обойден, ибо таков закон времен,
Кто после радостных трудов в печаль и горе погружен,
Кто, не успев расцвесть, увял, чья жизнь, как долгий, тяжкий сон,
Кто, наконец, всего лишен, как может не заплакать?»
Или, как Молла Панах Вагиф, который открыл школу в Шуше, учил детей грамоте и как государственный деятель сыграл важную роль в поэтической жизни Карабахского ханства и в поэтическом творчестве достиг таких вершин, что стал выразителем заслуг азербайджанской поэзии XVIII столетия. Кто был влюблен в красоту своей возлюбленной и в красоту окружающей жизни и писал так:
Скажи мне, ветер предрассветный, та,
Что вся румянцем залита, придет?
Та, от которой в сердце пустота,
И боль, и кровь, и пламя, та придет?
Моленья возношу я к небесам.-
Соперник мой пусть не мешает нам.
К благословенным маленьким ушам
Мой вздох, обжегший мне уста, придет?
- А что для вас, Горхмаз муаллим, Деде Горгуд, обаятельный портрет которого вы выполнили в дереве?
- Специалисты высоко оценили перевод дастана Аллой Ахундовой, и я с удовольствием вбирал слова этого произведения:
«Близко ко времени пророка благословенного из племени Баят вышел некий муж, и звали его Отец Горкуд. Среди огузов был он самым знающим человеком. Что ни скажет, все сбывалось; о неведомом ведал, о несказанном сказывал. Бог всеправый его одарил озарением…
Сказывал Отец Горгуд:
Не скажешь: «Аллах-аллах!» – не жди удачи в делах.
Не будь бог тароватым – человеку не быть богатым.
Не будь написано на роду, и рабу не попасть в беду.
Смертный час не грянет, никто умирать не станет.
Мертвый не оживет.
Душа отлетит, назад не прилетит…
Как ни разольются реки, море им не перелить.
Гордеца в его гордыне бог не может полюбить.
Ни спесивым, ни чванливым в жизни счастья не видать.
Воспитав чужого сына, все не сына воспитать.
Подрастет и бросит, скажет, знать не знал отца и мать.
Холм из пепла не насыпать, зятю сыном не бывать.
Черный ишак, хоть узда на нем и чепрак, мулом не станет.
Одень на служанку платье – платье натянет, а госпожою не станет.
Густо шел снежок, но снежку до весны не лежать.
Зеленел, расцветал лужок, но лужку до осени не расцветать…»
- Честное слово, я так и вижу, что эти слова произносит старец, созданный вами…
- Спасибо! Я действительно люблю своих героев.
- А как стать вашим героем? Вы ведь далеко не только по заказам работаете?
- Нет, естественно, хотя сейчас и вспомнить трудно, кто как на ум пришел.
Был на спектакле по пьесе Мирзы Фатали Ахундова, вник в то, что в свое время он посчитал важным, и увидел перед мысленным взором красавца с искрой ума и благородства на лице, человека чести и долга – разве он не получился таким?
- Что за вопрос – прелесть! Знаете, что мне особенно нравится в ваших работах? Прежде всего глаза. Если б не видела, не поверила бы, что в скульптурах могут быть такие «настоящие» - умные и добрые, лучистые и живые, честные и «взволнованные» глаза… разные-разные. Они, по сути, и определяют характер ваших героев, ничем не похожих друг на друга, абсолютно индивидуальных. В любом образе они – ну, конечно, вместе с другими чертами лица - определяют характер.
- Спасибо, я специально этим не занимаюсь… Вот ракурс, поза, внутренний посыл… Впрочем, по полочкам творческие детали, как и творческий процесс, не разложишь.
- Зависит ли характер вашего героя от настроения, в котором вы пребываете при работе над ним?
- И да, и нет! Мне важно создать полнокровного героя, а «отвечать» за мое настроение в тот или иной момент он не обязан!
- Остроумно сказано – спасибо. Я в этот момент почему-то представила барельеф на фасаде Русского драматического театр имени Самеда Вургуна. Какой порыв поэта, легкость, одухотворенность… Любите своих героев?
- Безусловно.
- Бывают спонтанно возникающие «темы»?
- Сколько угодно! Для души вылепил такие статуэтки, как и «Музыка», «Юность», «Весна».
- Потому они какие-то теплые, душевные. А где композиция, на которой изображен некий надвинувший на лоб кепку мужчина, сидящий в раздумьях на парковой скамейке под сенью корявого дерева – я когда-то видела ее у вас. По-моему, вы назвали ее «Автопортрет»? Она особенно за душу берет…
- Так это ж я свое надгробие в миниатюре вылепил… Сын забрал… Нечего, говорит, о таких вещах думать…
- По большому счету, кто ваши герои и о чем ваше творчество, Горхмаз муаллим.
- Специально не задумывался, но, надо полагать, основной жанр для меня – портрет. А раз портрет, значит судьба отдельных, обязательно достойных людей, некий посыл в будущее – скульптура вещь, как правило, долговечная. Вот и будут мои герои где-то храниться на века.
- По-моему гарантом может служить ваша гражданская позиция, ваши эстетические предпочтения - мудрость таланта, заключенная в сути ваших работ, а не только в том, что открыто глазу…
- Это уже оценка, а я скептически отношусь к тому, что делаю ну публику.
- Понятно! Есть ощущение, что ваш выбор подсознательно формируют впечатления, полученные на генетическом уровне да и в молодые годы…
- Об этом я стал задумываться довольно-таки поздно, но ведь ничто не исчезает бесследно.
- А именно?
- У меня была нелегкая судьба. Ребенком я лишился отца - его арестовали в 1937 году в Гяндже, где он заведовал кафедрой почвоведения в сельскохозяйственном институте - тогда, наверное, слышали, время было страшное. Бабушка даже фамилию мне сменила - по отцу я был Аскербейли, и она боялась, что как сын «врага народа» на всю жизнь останусь изгоем.
Она забрала меня в Баку, жили возле Советской улицы. Я немало общался с уличными, предоставленными самим себе мальчишками, у которых были свои забавы и собственный кодекс чести. Мог бы со всем этим сродниться: бабушке было не до моего воспитания, ее волновали заботы о хлебе насущном. В то время я много и с удовольствием рисовал, и мама определила меня в Художественное училище имени А.Азимзаде, говорила: «Учись, сынок, тебе не на кого в жизни надеяться».Я, кстати, ни в пионеры, ни в комсомольцы не вступал...
- Открыто противопоставляли себя коллективу...
- Почему я? Это общество противопоставило меня себе - я долго ощущал себя изгоем. Даже в младших классах, когда раздавали одежду и дополнительные завтраки тем, у кого отцы были на фронте, я воспринимал это как напоминание о том, что мой отец в тюрьме.
Помню, в библиотеку хотел записаться - фамилию и имя назвал, а когда спросили отчество, боясь «разоблачения», кубарем скатился с лестницы. Тогда-то бабушка - мать моей мамы - сменила мою фамилию Аскербейли на свою: я с тех пор стал Суджаддиновым. Разве можно привыкнуть к такому двуличию, к предательству памяти отца, ставшего жертвой репрессий?..
С тех пор не люблю всякие там собрания, совещания, мероприятия, общественную работу.
После училища поступил во Львовский художественный институт. Жил на одну стипендию - холодно мне там было и голодно. И еще раздражало, что на занятиях по специальности внушали, будто Пикассо - это плохо, а Шишкин - очень хорошо. Главными там были такие предметы, как марксизм-ленинизм и политэкономия, а я этого не любил. Вот и перевелся в Тбилисскую академию художеств.
Туда я попалслучайно,проездом, когда ехал домой на каникулы из Львова после третьего курса. Когдаоказался в Тбилиси, дай, думаю, зайду в Академию художеств. Было лето, и без проблем попал к ректору - просто поговорить, а он даже пригласил, «привозите, мол, документы», и все. Там меня очаровало все -дом близко, и климат привычный. Но эти прозаические причины оказались судьбоносными:старинный особняк с множеством развешанных работ бывших выпускников, которыми в Тбилисской академии художеств гордятся по праву, свободолюбивые разговоры. А главное - моим руководителем стал знаменитый классик КонстантинМихайловичМерабишвили! Работал я самозабвенно,участвовал в выставках... Вообще многое познал и навсегда благодарен педагогам, которые научили не только профессиональным приемам, но и преподали многие из нравственных принципов, которыми горжусь всю жизнь. Не посчитайте за нескромность - запаса впечатлений от общения с ним хватает и по сей день.
- А что это за принципы?
- Один из них - свободолюбие, полет мысли, склонность к размышлениям, поиск истины. Оттуда у меня и нежелание заниматься общественной работой, быть на виду - я не был ни комсомольцем, ни коммунистом... Лучшие часы для меня - это раздумья о творчестве великих мастеров, поиск тем, отработка техники.
Рассматривая сегодня фотографии некоторых работ Горхмаза муаллима, почему-то задумываюсь о том, как мало все-таки мы знаем о многих своих соотечественниках, наделенных выдающимся талантом людях, без устали вдохновенно работающих, но не афиширующих свое творчество.
- А зачем, - пожимает плечами скульптор, - мне некогда думать о презентациях и выставках… Габаритные работы - они сливаются с окружающим ландшафтом, они немало говорят о том месте, где находятся.
- Но ведь за это не платят... У вас были заказы?
- Когда - спустя много лет - получил помещение для мастерской, простоев не знал - государство уделяло большое значение так называемой монументальной пропаганде и хорошо за это платило. Все-таки руководители страны советов понимали, что творческую интеллигенцию надо поддерживать. Почти к каждому празднику проводились помпезные выставки, мы к ним готовили работы, естественно, определенной направленности. Все они практически покупались государством. Слепил множество бюстов Ленина и других «вождей мирового пролетариата».
- Скептически оценивая при этом их взгляды на идеи о «построении коммунизма»?
- Я не корю себя за это... Понимаете, вставать в позу было себе дороже - это с одной стороны. А, с другой, - кто из советских людей мог позволить себе заказать мне работу и адекватно моему творческому труду оплатить ее - смешно сказать!
- Однако вам удавалось получать заказы, которые доставляли удовлетворение, позволяли проявить свою индивидуальность...
- Удавалось.
- Дорожите мнением окружающих?
- Когда как...
- Меняетесь в своих пристрастиях?
- А как же! Конечно! Все, что создал раньше, за исключением нескольких работ, сегодня сделал бы совсем иначе.
- И в стиле модерн брались работать? Вы признаете его?
- Хороший - признаю. Модерн это хорошо, если в его основе лежит профессионализм. Иначе - это выкрутасы, чаще неэстетичные. Вот - смотрите - абсолютно современный портрет девушки, да? Здесь измененные пропорции, непривычный ракурс, но это моя работа, это я.
- Задумываетесь опризнании?
- А что вы называете признанием? К 50-летию удостоился звания «заслуженный художник Азербайджана».
- И все?
- И все… По мне тишина мастерской – лучшая награда за труды.
Как там порой думается!..
Хотелось сказать вслух, что, судя по тому, чем занимается скульптор Горхмаз Суджаддинов, по тому, какими талантливыми и высоко профессиональными произведениями обогатил сокровищницу азербайджанской культуры, выбор он сделал правильный – по таланту и по душе. Но что поделаешь, если он не любит слов, а тем более громких!
Оставаясь в стороне от суеты сует, он не только не гонится за внешними эффектами, но живет богатой внутренней жизнью ради того, чтобы увековечить на века имена великих и дорогих человечеству предшественников в уверенности, что потомки воздадут по заслугам – нет, не ему, а его героям.
Галина Микеладзе
