Музыка слова и гармония мысли - Очерк

Феномен личности по Натаван Фаиг

С легкостью признаюсь, что ни один очерк не давался мне с таким трудом, как вот эта попытка рассказать о коллеге, имя которой известно более всего

читателям-интеллектуалам. Рассказать, не обидев, не «коснувшись… слегка с ученым видом знатока». Не представив читателям с помощью дежурных эпитетов тонкую личность, которой чуждо самомнение и которая более всего раскрывается в сомнениях, ставших спутником, а часто и смыслом ее жизни, состоящей из поиска.

И все-таки пишу. О достойном восхищения человеке, возвысившемся в творчестве и жизненных обстоятельствах, в собственной позиции не просто благодаря таланту, трудолюбию и эрудиции. Натаван Фаиг гызы Мустафаева – редких нравственных качеств неравнодушная личность, обладающая даром размышлять о мироздании и делиться открывающимися ей озарениями с окружающими.

Она говорит, что в журналистику пришла поздновато и потому, что заставили обстоятельства. Все верно!

«Цель в жизни… Никогда не задумывалась об этом»

Талантливая, яркая студентка консерватории, выбиравшая для разучивания и исполнения сложнейшие, редко исполняемые в наших краях произведения мировых классиков, Натаван Мустафаева от природы тяготела к философским размышлениям мудрецов. Они, становясь ее миром, определяя подчас не только стиль ее интерпретации фортепианных шедевров, исподволь превращали эрудированного ребенка в честную, вечно сомневающуюся в себе личность со своей позицией, не умеющую лукавить и «устраиваться». Что до скромности – один лишь факт: я так и не добилась от нее интервью, неоднократные мои попытки на протяжении более трех лет так не увенчались успехом. «Я просто не знаю, о чем говорить. В самом деле – не знаю. И вообще – мало что поняла в этой жизни»…

И это-то в наше время, когда все так и рвутся к диктофону…

Или вот еще – с удивлением узнала, что Натаван не является членом Союза журналистов. «Меня, знаете, многие спрашивают – как-то не задумывалась об этом»…

Самотек – без видимых целей и череды мечтаний… Без выспренности и фальши.

Как неизбежность она восприняла и то, что высокой квалификации профессионал  в годы кризиса 90-х оказался в должности преподавателя Музыкального училища с минимальной нагрузкой и соответствующим заработком, и решила попробовать себя в роли… газетного корректора. И, сдается мне, не потому только, что с детства обладала безупречной грамотностью. Пришла в газету, чьим миром с рождения жила в родительском доме… В газету, где произошла ее явно судьбоносная встреча с Тунзалой ханум Касумовой – редких душевных качеств человеком и подлинным профессионалом - легко разглядевшей в Натаван талантливого, мыслящего, высоко духовного человека, который если в чем и нуждался, то в приглашении в полет за идеей, постоянно овладевавшей ее подсознание. Личных открытий, произрастающих из семян, давно уже попавших в благодатную почву генетически развитой способности видеть больше других, сопоставлять и оценивать, а теперь вот получавших возможность делиться знаниями с самыми любознательными из окружающих. О лучших из лучших.

Когда Тунзала Касумова прочла заказанный начинающему «корректору» очерк о Гара Гараеве, она развела руками: «Газетная полоса не может вместить такой огромный материал, но я не могу сократить в вашем очерке ни одного абзаца», - сказала она.

Наверное, тогда и родилась идея публиковать полные версии материалов в электронном варианте издания, но это пришло позже. А пока Натаван писала, не умея ограничивать себя, полным ответом, как учили нас в школе… Писала и пишет о том, что ее волнует, - о феноменальных личностях, рассказать о которых под силу лишь таким, как она сама. Кто и в пылу забот всегда найдет время «остановиться, чтобы вдохнуть аромат розы», кто, вопреки справедливому утверждению кого-то из мудрецов, преклонит колено перед умом и не простит глупость. Кто пишет лишь о достойных поклонения не стандартно и на редкость деликатно…

Как бы приглашая читателей вместе с ней заглянуть в мир талантливого, удостоенного звания «Артист мира» композитора Франгиз Ализаде, которая, ну, никак не любит рассказывать о себе. Натаван как никто другой сумела рассказать о нашей соотечественнице, творения которой, успешно объединяющие культуру Востока и Запада, давно уже покорили мир.

Своей публикацией о Гара Гараеве Натаван ввела читателей-современников в мир того уникального города Баку, который жил под обаянием перемен, в 60-е да и последующие годы, настойчиво менявших музыкальный климат не только консерватории, филармонии, недосягаемому по творческому уровню Театра оперы и балета, но и студенческих аудиторий технических вузов…

С щемящей болью она говорит о неповторимой личности, талантливом пианисте, истинном бакинце - профессоре консерватории Рафике Кулиеве и многих других, за кем к высотам открывающихся знаний тянулось молодое поколение.

И нет в ее рассказах академической натянутости, как нет расхожих эпитетов. За доверительной беседой вроде обо всем и ни о чем, за шутками или репликами, какими перекинулись невзначай, складывается представление о собеседнике. И нет нужды задавать «заумные» вопросы или затевать допросы о личной жизни... Собеседник – вот же он, живой и естественный, во плоти и значимости - уже перед нами. Со всеми тайными и явными особенностями натуры.

Пусть соответствующий уже сложившемуся имиджу, но непременно более теплый, мотивированный и привлекательный.

«Выбор. Это то, что делает нас счастливыми. Или не делает…»

Поначалу я увидела явный успех журналистского творчества Натаван в «совмещении» профессий - музыкант, музыковед пишет о прославленных музыкантах! Общество давно даже в законодательном порядке пыталось ратовать за то, чтобы в прессу приглашали специалистов – мыслящих и непременно хорошо пишущих ученых, педагогов, инженеров, экономистов, искусствоведов, музыковедов…

Чтобы не было в СМИ откровенного дилетантства, случайных «проблем», не достойных общественного внимания «примеров» и выводов, а главное - изощренных образцов снобистского жонглирования словесами в заголовках и текстах. Не получилось!

С ростом количества изданий «штучная профессия» журналиста превратилась в массовую, во многом опустив читающий мир до уровня потребителя оскорбительной примитивности. Теперь благодаря новоявленным хроникерам частенько погоду у нас делают сообщения о том, как враждуют и роскошествуют иные земляки и зарубежные «кумиры», о том, кто с кем водится и судится, что купил, построил, где и как отдыхает.

Беда еще и в том, что, читая все это, многие нынешние граждане не заметили, как на «интерес» к таким персонам и «событиям» их словно на «иглу» буквально подсадили далекие от подлинных ценностей авторы «публикаций». Те, кто подобострастно говорит об «опыте» сомнительно успешных счастливчиков, научившихся (подчас с помощью медийных «рекомендаций») обходить стороной трудности, преодоление которых как раз и формирует достойных из людей. Таких меньшинство, но они, слава Богу, есть, как есть и журналисты, способные показать их миру. Как, к примеру, Натаван Фаиг показала выдающегося ханенде в своей уникальной, изданной на трех языках и на редкость талантливо оформленной книге «Алим». Недаром издание это было названо лучшим на конкурсе «Искусство книги», ежегодно проходящем в Москве (2007г.) Лучшим – на пространстве СНГ. Она даже получила специальный диплом Гран-при, о чем узнала, включив телевизор…

- Почему Алим?

- Просто слушала его, слушала, и захотелось поставить ему памятник». И шутливо уточняет: «Книгопамятник – почти с три кило, чем не постамент? А памятник себе он давно уже поставил. А еще захотелось опробовать свои способности, задействовав что-то хорошее в себе… Зачем-то ведь мы приходим на этот свет…

- Чтобы вот так:

 «Концерт Алима Гасымова – это приглашение к путешествию к корням. Или – бегство в подсознание. А впрочем - тайну нужно чувствовать, не пытаясь ее понять. Он из тех, кто удивил. По-настоящему. Много их сегодня попыток такого рода. Однако сделать так, чтобы мир обернулся на твое имя, чтобы Запад на тебя «запал» - такое по плечу единицам. Таким, как Алим Гасымов. Для этого нужно Нечто – «особый, планетарный масштаб», «особенная, космическая психология»… А еще нужно, чтобы твой пульс бился в такт с пульсом Земли… Или:
«О нем спорят, а он поет. Сидя. А мир ему рукоплещет. Стоя». ..

… Да, можно, конечно, читая такое, помнить, что автор подобного текста имеет консерваторское образование, изначально разбирается в достоинствах вокальной техники и ладовых импровизаций. А как относиться к тому, что здесь потрясает душевная распахнутость ее как слушателя? Человека, готового принять и описать «искусство прославленного ханенде как «дерзостное, шоковое вторжение, пробужденное логически не объяснимым приемом, возвращающим миру его первородную изначальность»?

Журналист такого таланта и самолюбия никогда самодовольно не назовет того, о ком пишет, «мой герой» или «моя героиня», не станет дежурно перечислять, сколько раз ходил к нему в гости, и чем его там угощали. Зачем?

Корневая система

Знаю: публицистика, проза, очерки и интервью Натаван Фаиг гызы высоко ценят и читатели, и профессиональные литераторы. Теперь она пишет не только о коллегах-музыкантах. В ее электронном архиве книги и эссе о писателях Анаре, Чингизе Абдуллаеве, поэте Мансуре Векилове, других корифеях национальной культуры. И хотя хочется увидеть их напечатанными, в изысканно дизайнерском оформлении, огорчается она по этому поводу не так, чтобы уж очень. Материальные проблемы заставили обходиться без излишеств, искать возможности для самореализации и по одежке протягивать ножки. Научила жизнь любить и уважать людей, не кичиться заслугами. Автор столь достойных книг о выдающихся людях, наверное, мог бы позволить себе хотя бы больше уверенности в выборе героя следующего сочинения и в том, что имеет право говорить о нем, а она…

- Откуда, Натаван, сомнения, с которыми вы так робко брались за очерк о Мансуре Векилове, много лет возглавлявшем один из старейших журналов Союза писателей – «Литературный Азербайджан»? Вы же были хорошо знакомы, печатались там, запросто встречались в редакции?

- Когда человек уходит из жизни, вокруг него образуется некая зона – ров что ли недосягаемости, начинаешь видеть его всего  «правильным» зрением, а не обычным, как оно бывает при его жизни, всегда искаженном… Так вот после ухода Мансура я (да разве только одна я!) ощутила одиночество – лютое, абсолютное – стою, озираюсь… Очерк о нем (очерк ли?) получился, как и жизнь Мансура, как  некий всхлип, когда вдруг вздрагиваешь… от собственного стона.

- Очень искренним получился очерк, пронзительным… Исповедь души…

- Я и не поняла, как написала, так в жизни  бывает, когда что-то происходит помимо твоей воли. Излилось само собой… Хотелось побыстрее скинуть эти осколки памяти на бумагу – отсканировать еще пульсирующее в тебе…(Есть вещи, которые не пишутся за компьютером). Мне казалось, что он это читает… И опять же сомнения: вправе ли я печатать заметки о человеке, по сути малознакомом лично мне, мало ли что мы общались.

- Вы так считаете?

- Конечно! У меня «необходимого стажа» не было…

- И получилось:

«Помню, как в первый раз пришла к нему в редакцию, что в Союзе. Сидит - обаятельный такой, по-домашнему, весь в бумагах. Прямо с порога ощущение, что знаешь его всю жизнь – никакой натянутости или неловкости. Мягкая улыбка и глаза, в которых бездна ума и доброты – ну вся его внешняя фактура содержала некое импонирующее излучение, когда так и тянет поболтать. Но, вспомнив «табель о рангах», сходу урезониваю себя. Протягиваю рукопись, посвященную 80-летию Гара Гараева. «Ты кто?» – спрашивает. «Никто. С улицы. Там есть контакты, если сгожусь…». И ушла. 

Я не успела дойти до дома, помню, открывала ключом дверь, когда услышала телефонный звонок. На меня буквально обрушился шквал приятностей – комплимент следовал один за другим, я не успевала от них отмахиваться… 

«Слушай, где ты научилась так писать? Откуда это чувство слова, стиля, формы?»

«От отца, наверное», – говорю, напомнив, что я дочь журналиста Фаига Мустафаева. Какое-то время в трубке все замерло, он явно что-то сопоставлял, примерял, вспоминал. «Что ж ты сразу не сказала? – после изрядной паузы. – Я прекрасно знал его…» «Смысл? Если пишу хорошо, «тапш» не нужен, если плохо – чего зазря позорить предков»… 

«Знаешь, в таком случае я очень рад за него – он был счастливым человеком, если ему удалось передать…» И вновь – похвала, на которую в наших реалиях нарваться ну, нереально. «Мансур муаллим, еще немного и звездная болезнь мне обеспечена – редакторам положено критиковать…» «Не могу критиковать, все понравилось. А звездная болезнь – она тебе не грозит. Не те гены». И вновь: «Неси, слышишь, что у тебя есть – все неси. Буду публиковать». «Хорошо», – пообещала я, постеснявшись сказать о том, что принесенный ему опус – первый и единственный, наличествующий в моем «творческом портфеле»... 

Вот такое у нас с Натаван получилось «интервью», практически еще одна цитата из ее виртуозной прозы. И вот здесь я, кажется, наконец, смогу привести записанные с самого начала строчки, которым все никак не могу найти подобающего места в логической цепочке рассказа о Натаван, для меня, кроме всего прочего, достойной дочери коллеги - профессионального журналиста, с которым в одно и то же время служили собкоррами центральных газет.

Журналист от Бога в том понимании, в каком эта должность и в самом деле воспринималась в годы, когда от литературного сотрудника очень достойной тогда «Молодежки» он вознесся до уровня собкорра уникальной по своей интеллектуальности и художественной ценности газеты «Советская культура». Издание со сложнейшим и разносторонним амплуа, многогранность и универсальная значимость которого наряду с «Литературной газетой» затмевала многотиражный идеологический флюгер «Правду» и по-обывательски популярные в условиях оттепели «Известия». Затмевала уже тем, что требовала обширных знаний художественного порядка, когда приходилось «со знанием дела» и ради абсолютного доверия читателей – чаще профессионалов – писать о симфонической музыке, опере, балете, драматическом театре, изобразительном искусстве, кино, музейном деле и многом другом.

Это был уровень газеты и собкорра, но и уровень интеллекта в семье, где росли двое талантливых от природы близнецов Натаван и Ровшан. Могли ли  они вырасти другими, если жили в атмосфере, где теплая, заботливая умница-мама, на два-три часа убегая в школу, чтобы дать несколько уроков малышам, оставляла детей на папу. Как и большинство собкорров, он не имел офисного кабинета и, работая дома, с легкостью обеспечивал коллективу из двух членов семьи интеллектуальную обстановку. Чтобы учеба для них стала счастьем открытий, а время – способом достойного интеллектуального существования.

Что из этого вышло, - имеющий глаза да прочтет, а имеющий интеллект и душу – оценит, восхитится, полюбит и поблагодарит.

Поблагодарит ее за творчество, за летопись о тех, с кем посчастливилось ходить под одним небом. О Ростроповиче, с которым удалось подружиться (по свидетельству очевидцев, маэстро плакал в самолете, читая ее Элегию о себе). Об Анаре (ее книгу о нем я прочла на одном дыхании), о боготворимом ею Вагифе Мустафазаде, соседе по Крепости. О легендарном Йо-Йо Ма – американском музыканте китайского происхождения… Статьи о них – неизменно результат личного общения, – ну, не умеет она писать «понаслышке»… С чужих слов.

Галина Микеладзе