Мальчик веселый из Карабаха – так называют всюду меня!

Ты кто?

Певец…

Знаю, – досадливо поморщился восседавший за огромным письменным столом человек в круглых простеньких очках. – Я спрашиваю, как тебя зовут?

Рашид… – это единственное слово произнесено было чуть сдавленным голосом, еле слышно.

Знаю, знаю, – тем же недовольным тоном повторил хозяин кабинета,– Рашид, сын Меджида, внук ашуга Бейбуталы… – И неожиданно резко повысил голос: – А почему на афишах тебя Рафаэлем обзывают? – и, не давая ему возможности хоть что–то сказать, сам же себе ответил: – Хотя понимаю, ты тут не причем… А у них это в привычку вошло…

В воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая разве что хрустом карандашей, которые он по стародавней привычке зажал в кулак и время от времени прокручивал между пальцами.

Ладно, иди,– проговорил, наконец, одергивая на себе синюю сатиновую курточку, которую лишь в исключительных случаях менял на цивильный костюм и в которой и заседания бюро вел, и на собраниях выступал, и редких для первого секретаря ЦК посетителей принимал. – Иди и помни – ты азербайджанец и должен жить и петь в Баку, для Азербайджана.– И, поколебавшись чуточку, добавил: – А может, и в кино сниматься… Понял?

С этой минуты перестал он быть солистом Армянского госджазоркестра Рафаэлем Бейбудовым,– рассказывая мне эту историю более чем полувековой давности, датированную, если уж быть абсолютно точным, 1943 годом, мой старый приятель Энвер Агасиев, служивший в ту пору в охране Мирджафара Багирова и самолично присутствовавший при только что описанной беседе, улыбается во все свое черноусое лицо доброй, приятные воспоминания навевающей улыбкой. – И стал Рашидом Бейбутовым.

От себя добавлю: и любимцем, кумиром, идолом (как вам больше нравится) бакинской, и не только, публики, снискавшим после триумфального шествия по странам и континентам фильма «Аршин мал алан» всесветскую известность и славу, при жизни признанным великим, после смерти и навсегда оставшимся в памяти народной (позвольте мне хоть в этом случае не чураться высоких слов и пышности громких сравнений), как неповторимый, неподражаемый, непревзойденный, до умопомрачительной восхитительности, до невозможности страстно влюбленный в родной свой Азербайджан Рашидом Бейбутовым.

Мы помним, мы чтим тебя, о мэтр!

В «мороз и солнце, день чудесный» направил я стопы свои в самый центр Баку, на улицу, которая долгое время ко всеобщему недоразумению и огромному недоумению носила имя никогда не бывавшего в Баку и даже, по–моему, не слышавшего о Баку лейтенанта Шмидта и которая только благодаря нашедшему на городские власти озарению стала улицей Рашида Бейбутова.

Возле театра, выпестованного и взлелеянного им, единственного как в экс–Союзе, так и в нынешней СНГ–овии Театра песни, по праву названного в его честь, я запрятал включенный диктофон, чтоб никого не смущать, в нагрудный кармашек и обратился к первым идущим навстречу прохожим с вопросом: «Что для вас значит Рашид Бейбутов?»

Из десяти опрошенных мною случайных встречных лишь длинноволосая девица с томными глазами и стандартным голосом, скучающе поглядывая по сторонам, сказала, что «она с таким мальчиком не знакома», а на наводящий вопрос, как ей нравится его тембр, произнесла буквально следующее: «А разве он мне звонил? Он что, мой телефон знает?»

Зато остальные девять, перебивая себя же и захлебываясь, что ли, от восторга, изливали и изливали свои чувства, повторяя, словно сговорившись, что нет у нас сейчас такого певца, сетуя, что эстраду заполонили безголосые бездари и что при таком обилии мадонн, примадонн и иных претендующих на премьерство поп–див и бой–френдов азербайджанская музыка может утратить свою самобытность, свое особое положение (так выразилась домохозяйка Шафига ханум Ахундова, дама лет 65–70, которая вживую слушала Рашида Бейбутова в концертах) на международной сцене.

А один из них, седой уже, с палочкой вышагивавший, когда я обратился к нему, буквально на глазах выпрямился: «Как это понять: что для меня Рашид Бейбутов означает?» И неожиданно затянул дребезжащим тенорком: «Мой прекрасный город, солнечный Баку! Стал ты лучшей песней на моем веку!»

…А также Николай Доризо с «Кавказской застольной», «Фаридой» и «Зулейхой ханум»

Признаюсь: к малопопулярному, увы, у нас жанру интервью на улицах меня побудили обратиться воспоминания, накопившиеся в моих репортерских блокнотах разных лет. Понятно, что много там всякой всячины, но должен доложить, заметок, посвященных великому моему земляку и соотечественнику Рашиду Бейбутову, тоже немало.

…Хельсинки. Год 1989–й.

Спортивный центр «Мессухали». Битый час уже ищу следы выдающегося нашего пехлевана Рашида Мамедбекова, первого среди азербайджанских спортсменов ставшего обладателем олимпийской награды.

Прекрасно понимаю, что с 1952 года, когда вот здесь вот, в этом прекрасно сохранившемся спорткомплексе случилось это знаменательное для всей республики, для всего Баку событие, море воды утекло, но какое–то предчувствие заставляет меня не уезжать отсюда.

Взгляд мой останавливается на бодреньком еще старичке в униформе, восседающем на высоком стуле у входа в тренажерный зал. Сам не ведая, почему, подхожу и обращаюсь к нему по–русски: «Вы случайно не помните Олимпиаду 1952 года?»

И – о, чудо! По–русски же он мне отвечает:

– Случайно помню.

Я обрадован, я засыпаю его вопросами, то и дело упоминая имя Рашида Мамедбекова. Собеседник мой слушает, чему–то улыбаясь, и я уверен, что сейчас он начнет рассказывать, как это было, как Рашид Мамедбеков шел к своей серебряной олимпийской медали. Но старичок первой же фразой ставит крест на моих надеждах:

– Рашид, это который «Аршин мал алан»? Конечно, конечно, это было прекрасно! Он потом приезжал к нам сюда, в Финляндию, и я горжусь, что сумел раздобыть билет и доставить своей супруге эту безграничную радость послушать его божественное пение…

…Женева. Год 1971–й.

В пресс–центре мирового хоккейного чемпионата меня знакомят с невысоким широколобым шатеном.

–Николай Доризо, – представляется он, и тотчас я оказываюсь во власти ассоциаций.

Ну да, Доризо – поэт, и ему принадлежат слова доброго десятка песен, которые Рашид Бейбутов исполнял на заре своей творческой молодости.

Произношу это вслух, и мой новый знакомый аж вспыхивает от радости:

– Конечно, конечно! И спасибо вам, что помните. И «Кавказская застольная»– моя, и «Фарида», и «Зулейха ханум», блестяще написанные Тофиком Кулиевым.

Как жаль, что первая из этих великолепнейших песен по злой прихоти агрессивных соседей наших перестала фактически существовать, а вторая и третья начисто забыты, преданы забвению. И нет уже с нами Рашида Бейбутова, чтобы «реанимировал» он их…

…Стамбул. Год 1974–й.

Здесь, на берегах Босфора судьба сводит меня с легендарным Диди, футболистом легендарной же сборной Бразилии, двукратным чемпионом мира, той осенью тренерствовавшим в турецком клубе «Фенербахче». Он дает мне пространное, на целую газетную полосу интервью, а я ему дарю пластинку с записями Рашида Бейбутова.

Эмоциональный, непоседа, как и любой другой его соотечественник, Диди тут же запускает проигрыватель, слушает и, еле дожидавшись заключительных аккордов первой же песни – «Галалы», восторженно взметает к небу обе руки, так, словно он только что в финальном матче забил победный гол со своего знаменитого «сухого листа»: «Magnifique! Formidable! Renversant!» (Потрясающе! Великолепно! Сногсшибательно! – фр.)

…Тегеран. Год 1993–й.

Мой давний друг и коллега Лятиф Манучехр, профессионально корреспондирующий во влиятельной газете «Кейхан» и одновременно являющийся владельцем преуспевающего маркета вовсе не на окраине города, встречает меня с распростертыми объятиями (давненько не виделись) и нетерпеливым вопросом: «Пластинки Рашида Бейбутова привез?»

Услышав отрицательный ответ, мол, как–то не подумал, начинает мне шумно выговаривать:

– А киши, это же такая ценность!.. Или ты не знаешь, как его в Иране любят?! Мои клиенты с руками оторвали бы хоть целый чемодан с записями агаи Рашида…

…Афины. Год 1985–й.

В турагентстве мне оформляют авиабилет, и служительница с богоугодным именем Христула по–английски спрашивает, докуда его выписать – «До Москвы или?…»

Я говорю: “До Баку”.

Она мгновенно меняется в лице и на хорошем русском, но с заметным грузинским акцентом жалобно произносит: «Можно, я с просьбой к вам буду?»

Я теряюсь от такой непринятой в нашем обиходе формы обращения и бормочу: «Ну конечно!»

– Я попрошу, чтобы для вас сделали скидку, – скороговоркой произносит Христула, – это у нас в порядке вещей. А вы взамен пришлите мне с оказией кассету Рашида Бейбутова. – И не в силах сохранить необходимый в офисе, на рабочем месте этикет, поет: – «Ай Баку, джан Баку, мой родной Баку!» Понимаете, я сама родом из Сухуми, всю жизнь была влюблена в Рашида Бейбутова и сейчас рада и счастлива, что вижу вас, живущих с ним под одним небом!..

…Вена. Год 1977–й.

В ресторане в парке «Пратер», где мы обедаем, за соседним столом сидит с компанией знаменитый тбилисский бас Паата Бурчуладзе. Он, разумеется, слышит наши разговоры, улавливает в речах наших азербайджанские слова и обороты и, решившись, наконец, подходит: «Вы из Баку, ребята? И Бейбутова, небось, знаете, да? Мы с ним друзья, чтоб вы знали…А сейчас я здесь на гастролях в оперном театре».

Мы наливаем ему рюмку, он ловко опрокидывает ее и уходит, и на весь огромный зал звучит его громоподобный голос: «О, дайте, дайте мне Рашида, я шар земной сумею покорить!»

…Тирана. Год 2002–й.

Бакинская волейбольная команда играет с местным клубом. На трибунах, против ожиданий, преобладают люди пожилого возраста. На недоуменный вопрос одного из наших тренеров степенно отвечает преклонных лет женщина со следами былой красоты на лице: «Мы помним «Аршин мал алан». И если вы играете так, как пел Рашид Бейбутов, значит, вы – истинные бакинцы».

Бакинские спортсмены одерживают победу, и публика провожает их с площадки шквальными аплодисментами. Хотя и понимает прекрасно, что повержена этими парнями ее родная, албанская команда.

Стамбул–Анкара и далее всегда

Это сейчас все у нас выступают поборниками азербайджано–турецкого единства, даже не дружбы, а братства, чуть ли не первопроходцами ее, бия себя в грудь, представляются. Но позвольте в этом усомниться, если не сказать больше…

Так сказал бы наверняка незабвенный наш маэстро Рафик Бабаев, так сказал бы мой старый друг Ниджат Каракая, обозреватель всеми в Анкаре и Стамбуле почитаемой и читаемой газеты «Хюррийет». Но, полагаю, лучше и подробнее, чем Махмуд Искендеров, долгие годы председательствовавший в Спорткомитете Азербайджана и оставивший о себе добрую память не только в спортивных кругах, они бы не сказали при всем даже сверхогромном своем желании.

… Было это где–то в середине 60–х годов, когда во главе чрезвычайно редко выезжавшей за рубеж, тем более – в капстраны, тем более – в соседнюю Турцию, спортивной делегации он был командирован в Анкару.

Прилетели мы поздним вечером,– рассказывал Махмуд Искендеров,– расселяемся в отеле. Ко мне подходит портье и доверительно шепчет на ухо, что, мол, на одном этаже с вами снял апартаменты азербайджанский маэстро Рашид Бейбутов. Я, естественно, воспользовался этой подсказкой, Рашид Меджидович, с которым мы знакомы были достаточно давно, зашел ко мне, мы поговорили с полчасика за чаем. А потом он заторопился и, сколько я ни уговаривал его еще посидеть, решительно отказался: «Понимаешь, дорогой мой, завтра концерт, я должен как следует выспаться и вообще привести себя в порядок.»

Естественно, вся азербайджанская спортивная делегация, в полном составе была приглашена на концерт. «И здесь нас ожидал сюрприз – продолжал Махмуд Искендеров, и я по сей день помню волнение, с которым он произносил эти фразы. – Вышел Рашид Бейбутов на сцену, переполненный зал встретил его рукоплесканиями. Оркестр заиграл вступление, и он запел. Неподалеку от нас сидел посол СССР с семьей и свитой, все они безусловно владели турецким и поняли слова песни, которую исполнял Рашид Бейбутов . И я не мог не обратить внимание, как у них вытянулись лица, как заерзали на месте атташе и советник, какими тревожными взорами стали они обмениваться… »

А суть в том, что Рашид Бейбутов исполнял им же сочиненную песню: “Стамбул–Анкара–Баку”, смысл слов которой сводился к тому, что эти три города, две страны наши испокон века питают друг к другу сердечные, поистине братские чувства и никакая сила не в состоянии противостоять им, этим чувствам, воспрепятствовать дружбе азербайджанцев и турок.

– Когда в антракте я зашел в его грим–уборную, Рашид Меджидович заговорщицки подмигнул мне, – говорил Махмуд Искендеров, – и спросил: «Ну, как?». Я понял, что он имеет ввиду. И, поделившись наблюдениями за поведением дипломатов из посольства, откровенно высказал свои опасения. В ответ Рашид Бейбутов широко улыбнулся и не менее откровенно сказал мне: «Но вы же знакомы с Гейдаром Алиевым? Так вот ему я первому спел эту песню, и он ее не просто одобрил, а очень даже настойчиво порекомендовал с этой песни начинать каждый наш концерт в Турции!»

Прецедент и претендент

Сегодня, пожалуй, за давностью лет историю эту можно (и нужно!) обнародовать. Чтоб все знали, как трудно доставались – не порой, не иногда! – блага и регалии, какие препятствия приходилось преодолевать на пути к ним даже людям сверходаренным, обласканным и судьбой, и природой, если попадали они в немилость у кого–то, в жернова зависти и подковерных игр.

Рашида Бейбутова любили и почитали, да что там – боготворили миллионы, но и у немногочисленных недругов было и жало, были злые щупальца, была подлость…

Достоверный, в анналах истории зафиксированный факт: первое представление Гейдара Алиева о присвоении Рашиду Бейбутову звания Героя Социалистического труда застряло в лабиринтах ЦК КПСС, хотя и было согласовано заранее в Отделе культуры.

Курирующий секретарь Центрального комитета, всемогущая в те времена фигура, прямой и беспрепятственный ход к Генеральному имеющий, заартачился и Бог весть какие доводы привел, списывая бумагу, из Баку поступившую, в дело…

Но не таков был Гейдар Алиев, чтоб не довести до конца задуманное и тем более – заранее обговоренное, а проще говоря – смириться с капризами чьими–то, пусть и очень даже сановного чиновника.

Пошел к Брежневу: так, мол, и так.

– Я в курсе, – после долгих наводящих пояснений вспомнил тот. – Мне доложили. И полагаю, что верно рассудили наши товарищи. Не было такого прецедента, – с огромным трудом выговорив, наконец, это чрезвычайно трудное для его искусственных зубов и неинтеллигентного языка слово, генсек удовлетворенно зачмокал и привстал, давая понять, что аудиенция закончена, – чтобы эстрадному, понимаешь, певцу такое высокое звание присвоить…

– Правильно вам доложили, Леонид Ильич, – мгновенно сориентировался Гейдар Алиев. – Не было такого претендента. А теперь вот претендент есть, и вы его прекрасно знаете. Это – Рашид Бейбутов, и я уверен, что ему вы не откажете!

– Ну да, ну да! – закудахтал генсек. – Это тот, который «Аршин мал алан», да?

И, довольный собой и своей безотказной памятью, начертал нужную резолюцию.

Певец, сын ханенде, внук ашуга

Быть может, это чисто мальчишеское представление, и не пристало человеку, дожившему до седых усов и довольно приличной плеши, возвращаться к этому, но мне иной раз кажется, что дед мой Габиб Керимов, истинный шушинец, искусный сыровар, схлопотавший именно по этой причине еще в молодости дружеское прозвище Мотал Габиб и сохранивший прозвище это до смертного одра, знал в Карабахе всех и каждого.

Во всяком случае, о ком бы из уроженцев Агдама или Гарягино (Аллах, да покарает тех, кто долгие годы цветущий этот район официально именовал по фамилии царского полковника Карягина, оккупировавшего эти края в XİX еще веке, и только в 70–е годы XX столетия был назван, наконец, Физулинским), не заходила речь, дед мой тут же выкладывал подноготную этого человека, начиная с давно почившего в бозе пращура и кончая здравствующими сегодня сыновьями и даже внуками.

Ты о каком Рашиде–то говоришь?–спросил однажды дед дочь свою (то бишь мою тетку), с первых послевоенных лет работающую на Азрадио и по долгу, что ли, службы знакомую со всеми практически нашими исполнителями. И, услышав ответ, произнес, как всегда в подобных случаях, удовлетворенно: –А–а, крепко уважал я отца его – Меджида покойного, хороший ханенде был… И образованный, помню, даже пластинки выпустил не то в Варшаве, не то в Петербурге… И деда его – ашуга Бейбуталы тоже знавал– здорово пел, когда «зиль» брал в Шуше,– все карабахцы немножечко хвастуны, пусть уж простят они меня за то, что говорю об этом в полный голос,– в Агджабеди слышно было… – И, словно подытоживая, сказал: – Да и Рашид, судя по всему, твердо стоит на ногах, равных ему в пении нет… Что значит род у них солидный, с добротными корнями!

А у деда моего это была, уж это–то мне известно «с младых ногтей», наивысшая мера похвалы!..

Пока живу – пою, пока пою – я молод!

– Сколько ж вам лет, маэстро? – спросил однажды не то в Ленинграде, не то в Калининграде у Рашида Бейбутова репортеришка, по возрасту ли, по невоспитанности мало знакомый с канонами обращения к старшим и элементарными правилами профессионального общения.

– Вас интересует, как давно я пою? – невозмутимо ответил Рашид Бейбутов. – Всю жизнь! С того самого мгновенья, когда матушка моя достопочтенная разрешилась от бремени, – и завершил тираду свою торжественно–насмешливую и вовсе неожиданным пассажем: – Наука утверждает, что новорожденный оповещает о своем появлении криком, плачем… А я, как неоднократно свидетельствовала мама, едва появившись на свет Божий, запел. И даже взял верхнее до!

И держал его высоко–высоко.

До самого последнего вздоха.

Как и доброе имя свое. Как песню первой любви. Как оду вечной молодости.

Буквально на днях одноклассник школьный мой и давний приятель Ильдрым Касимов, многолетний музыкальный продюсер, который прежде чем стать гендиректором «Азконцерта», был, образно выражаясь, главным администратором и организатором гастролей Рашида Бейбутова, рассказал мне довольно любопытную историю, напрямую, полагаю, связанную с той, которую я только что вспомнил, и было бы, наверное, неплохо и вам ее послушать.

– Появился как–то у Рашида Меджидовича некий доброжелатель, в кавычках, разумеется, и посоветовал ему обновить паспорт и заодно скостить себе, как говорится, годы... Ну, смерил его Рашид Меджидович долгим, укоризненным взором, только он умел так уничижающе смотреть на непонравившегося собеседника, только он умел пронизывать его взглядом, и кивнул мне: разберись, дескать, с ним… Я без слов понял и постарался сделать так, чтобы этот тип в руководящем сером костюме больше не появлялся в радиусе минимум полукилометра от Рашида Меджидовича…

От клуба Фиолетова до клуба Дзержинского

Не спешите упрекать автора в неграмотности и пренебрежении к общепринятым правилам написания названий тех или иных очагов культуры. Лучше постарайтесь понять его состояние, я бы сказал, состояние души его, когда он выводит эти строки.

…1943 год.

Летний клуб имени Фиолетова, что и поныне за кинотеатром «Низами», кстати, в те времена называвшимся «Художественный». Гастроли Госджаза Армении–аншлаг такой, что не только мальчишки, но и парни постарше облепили деревья, окружающие небольшую, но уютную эстраду.

А все дело в том, что поет Рафаэль Бейбудов, обладатель уникального тенора и исполнитель великолепных песен, писаный красавец с до блеска напомаженными, иссиня – черными густыми волосами, с четко очерченными французскими усиками и очаровывающей улыбкой. С ума сходят не токмо барышни, вступающие в предзамужний возраст, а и солидные матроны, с мужьями наперевес штурмующие первые ряды партера: лишь бы он обратил внимание, лишь бы посвятил песню или хотя бы куплет ей, и только ей!..

Память далекого–далекого детства: крепко держа за руку, отец ведет меня, шестилетнего сорванца, на один из этих концертов (мама занедужила вдруг, не может пойти, так не пропадать же с таким трудом приобретенному билету?!)

С того самого вечера (не скрою и даже погоржусь вслух этим!) я покорен Рашидом Бейбутовым, влюблен в его песни, в его голос, в его манеру одеваться и держаться на людях, в его улыбку и даже походку. И могу понять приятеля своего Айдына Салаева, вполне интеллигентного парня, выросшего в городской семье, когда он часами старается вложить в нагрудный карман платочек, чтобы смотрелся кончик его так же, как у Рашида Бейбутова, и, отчаявшись , звонит мне по телефону, невзирая на поздний ночной час, и говорит чуть ли не со слезами на глазах: «Понимаешь, полдня бьюсь – ничего не получается, шею вывернул, в зеркало глядясь…А он вытер губы, небрежно сует в карман платочек, и платочек – как влитой, смотрится, словно на лорде каком–нибудь или пэре…»

И еще я вспоминаю год 1957–й.

В клубе им. Дзержинского, теперь это культурный центр «Шахрияр», премьера новой программы Государственного эстрадного оркестра Азербайджана, и поет Рашид Бейбутов.

Незабываемый, я бы сказал, это был вечер, когда великий Рашид Бейбутов представил публике первое исполнение песни великого Тофика Кулиева «Сэнэ да галмаз» на слова великого Расула Рзы. Ту самую, которая турецкой прессой многие годы спустя была названа поистине бесподобным творением трех гениев – композитора, поэта и, конечно же, певца.

Я, наверное, сотни, тысячи раз слушал этот романс (извините, музыковеды, если что–то я напутал в терминологии…) у Рашида Бейбутова и считаю его безусловной короной в творчестве Тофика Кулиева, хотя сын его – кинорежиссер Эльдар, тоже народный артист, называет таковой песню «Гызыл узюк», и иное не признаю. Однажды, помню, профессор Агабек Султанов сделал мне прилюдное замечание за такую нетерпимость, но я не устаю наслаждаться неподражаемым рашидбейбутовским исполнением, этими тончайшими, проникновенными, сердцем подсказанными руладами и переходами, абсолютно, по–моему, недоступными кому–то второму.

Но то, самое первое звучание «Сэнэ да галмаз» я не забуду до конца жизни. И не в последнюю, наверное, очередь потому, что случайно в какой–то момент глянул на сидящего справа от меня мужчину при седых висках и аккуратном проборе. Лицо его было озарено той одухотворенностью, проявлять которую порой мы отчего–то стыдимся, но которою нередко, вопреки своей воле, своему желанию, светимся. Он весь подался вперед, не ушами, а глазами, казалось, слушая песню, душою внимая певцу.

А по щекам его текли и текли слезы, и он, этот далеко не молодой уже человек, не стыдился их и не утирал. Вспомнил, наверное, юность свою или первую любовь, подумал я, и постарался не забыть это мгновенье, это мимолетное виденье…

Друзья и недруги

Специально не перепроверял, но не представляется мне, а убежден я глубоко, что один–единственный всего раз за полувековую свою карьеру – да и то по весьма уважительной причине–Рашид Бейбутов не сумел выехать в давно обещанную гастроль–на Нефтяные Камни. А недруги (у кого же из нас их нет?!) постарались раздуть из этого скандал.

Тут подвернулась одна из популярных в ту пору газет, и пасквиль, в котором не было только презрение, всеобщее негодование и осуждение тогда обозначавших слов «зарвавшийся и оторвавшийся от народа господин народный артист», вылила на Рашида Бейбутова ушаты грязи.

Случилось так, что буквально на следующий день оказались мы на футболе рядом с редактором этой газеты, и выглядел он, обычно шумный и говорливый, присмиревшим, держался молча, даже как–то отчужденно.

В перерыве матча по стадионной трансляции «крутили» записи Рашида Бейбутова. И в тот момент, когда над переполненной чашей спортивной арены зазвучала трогательно лирическая «Севгилим», репортер солидной партийной, как тогда с почтением говорили, газеты обернулся к редактору и громко, чтоб все слышали, сказал: «Слушай, тебе не стыдно перед людьми?! Ведь кого ты опорочил? Это же Рашид!»

И было столько страстности в этом возгласе, столько неподдельного негодования, столько искренности и сердечности, что тот, к кому обращены были эти слова, встал и покинул стадион задолго до окончания матча…

Мы, коллеги, конечно, понимали, какие чувства владели им в тот момент. Как понимали и тот парадокс, что сам он ни в чем виноват не был.

Просто был он добросовестным редактором газеты и не менее добросовестным коммунистом. И превосходно понимал, что выполнять партийную установку должен беспрекословно.

Голова помрежа Алили

Не помню уж, какого именно года полыхающее лето стояло на дворе, но помню превосходно, что дело было на железнодорожном вокзале.

Я встречал из Москвы важного, как сейчас сказали бы, VIP–гостя и в ожидании опаздывающего поезда коротал час в прохладе уютно обставленной комнаты, пышно именуемой депутатским залом.

А на перроне шли съемки художественного фильма, главное достоинство которого, как потом оказалось, было вовсе не в троекратном переименовании, завершившемся тривиальным «Бахтияром», не в уровне режиссуры и не в качестве операторской работы, а в бесподобных песнях Тофика Кулиева в несравненном исполнении Рашида Бейбутова.

Но в тот по–бакински жаркий полдень мы этого, разумеется, не знали. А только дивились тому, как переносят эту страшную духоту артисты и статисты в застегнутых наглухо костюмах, как не заливает им пот глаза и щеки, когда они раз за разом бегут то к подкатывающему составу, изображая на лицах радость, веселье и волнение, то еле бредут от него, не скрывая огорчения, усталости и где–то даже злости.

Тут вдруг объявили перерыв в съемках, распахнулась дверь, и в депутатскую обитель вошел, нет, ввалился Рашид Бейбутов, на ходу снимая пиджак и утирая обильно выступивший пот и заодно размазывая щедро наложенный грим.

– Пожалуйста, поосторожнее, Рашид Меджидович, ну, пожалуйста, я очень прошу вас, – причитал семенящий следом человек, седовласую голову которого прикрывало какое–то подобие шапочки, сооруженной из носового платка. – Не пейте холодную воду, я вам сейчас чаю соображу…

Не глядя на него, Рашид Бейбутов прошел к стоящему поодаль от окна креслу, поудобней уселся в нем и лишь после этого поднял глаза:

– Послушай, Алили, – спустя минуту–две мне пояснили, что это был помощник режиссера, а много позже, что он – носитель знаменитой не только в азербайджанском кинематографе фамилии, которого никто никогда и ни при каких обстоятельствах не звал и не знал по имени, работавший еще в самых первых фильмах Бакинской студии, снимавшийся в эпизодах, правда, «У самого синего моря» с Крючковым и Свердлиным, верный и преданный друг всех, кто когда–нибудь имел, пусть и самое отдаленное, отношение к киноделу, кинопроизводству и киноискусству. – Послушай, Алили, ты бы лучше массовкой занялся, а то люди изнывают от жары… Водички им организуй, в тенечке пусть посидят, дух переведут. А за меня не беспокойся, со мной ничего не случится…

Так говорил Рашид Бейбутов, безмятежно улыбаясь в прохладе под высокими сводами уютно обставленной депутатской.

И вдруг словно укололо его что–то. Вскочил с места и крупно зашагал ко входной двери:

– Погоди, погоди, Алили! Ты куда сценарий подевал? – и уже на шутливой волне: – Учти, можешь голову в этом бедламе потерять, но если потеряешь сценарий, голову тебе оторвут…

Только вот не до конца расслышал я и все эти годы мучаюсь в поисках истины: «оторву» – произнес Рашид Меджидович или «оторвут».

Хотя, впрочем, при его жесткой требовательности, при его скрупулезном отношении к работе, при его, наконец, пунктуальном характере это было одно и то же…

Рашид, как много в этом слове!..

Я, пожалуй, не удивлю вас ни по большому счету, ни по небольшому, если скажу, что в последние несколько лет жизни великого мэтра его взаимоотношения с Чингизом Садыховым, выдающимся нашим пианистом, долгие годы блестяще аккомпанировавшим ему и в Баку, и в гастролях на всех пяти континентах, не отличались теплотой и привязанностью. И тем не менее…

Вспоминаю встречу свою с Чингизом Садыховым буквально за день до его неожиданного лично для меня отъезда на постоянное место жительства в США. И был он, скажу вам откровенно, слегка под шофе.

Болтаем о том, о сем, и вдруг Чингиз берет меня за плечи, притягивает к себе и говорит с такой проникновенностью, с такой болью, что слезы прямо наворачиваются:

– Дай мне слово, что никогда не уедешь из Баку!.. Слаще Баку ничего нет на свете, ты веришь мне?! Помнишь же, как Рашид Меджидович поет: «Баку, милей тебя и роднее нет»?

Как я мог знать в ту минуту, что наутро Чингиз Садыхов покинет Баку. Навсегда. И навсегда оставит в Баку свое сердце. И навсегда же увезет эту песню на устах.

Песню Рашида Бейбутова, которого он любил и любит всем сердцем. Несмотря ни на что, ни на чьи козни.

Памятью сердца скреплено

Я не силен в арифметике. Тем более – в арифметике скорбных начал. Никогда не подсчитывал, сколько уже лет мы без Рашида Бейбутова…

Ибо песни его живы и так же юны и сочны, как и много десятилетий назад, ибо добро, посеянное им, вечно и непреходяще.

Ибо те, в кого он душу вложил и кому, взяв однажды за руку, дорогу в жизни помог проторить, беззаветны и признательны каждым своим дыханием, каждой песней, каждой секундой пребывания в подлунном нашем мире.

– Мне Рашид Меджидович подсказал стать певицей, – признавалась не однажды Ильхама Кулиева, – и его науку петь я буду помнить до конца своих дней.

– Как–то он предложил мне попробовать одну из песен его собственного репертуара, – говорил Октай Агаев, один из немногих в Азербайджана исполнителей, ставший народным артистом, минуя и, вполне заслуженно, ступень артиста заслуженного. – Не скрою, заманчивое было приглашение, но я нашел в себе силы отказаться… И сказал ему, постаравшись вложить в это признание всю душу: «Маэстро, так печатью своего таланта скрепили вы эту песню, что после вас никто и никогда ее уже не должен петь!» Он был и недоволен: «Ладно, ладно, много болтаешь», и доволен, по промелькнувшей на его лице улыбке я догадался…

– А я ему всем обязан – и тем, что пою, и тем, что живу в Азербайджане… Мне Рашид Меджидович помог пройти тот же путь, почти тютелька в тютельку, который прошел он сам, – вспоминает Мубариз Тагиев, коренной ираванец, начинавший карьеру свою в Госэстрадном оркестре Армении и по настоянию Рашида Бейбутова переехавший в Баку и ставший солистом Театра песни, а сегодня снискавший уважение и как исполнитель лирических композиций, и как заботливый наставник, взыскательный, охотно и отнюдь не демонстративно в жюри различных молодежных конкурсов заседающий в надежде найти и взять под свою опеку, как, собственно, с ним самим Рашид Бейбутов поступил, хоть одно юное дарование.

– О, школа Рашида Бейбутова – это даже не институт, не консерватория. Это – академия! И тот, кому посчастливилось ее пройти, вправе и должен, просто обязан этим гордиться!

Это – народный артист Васиф Адигезалов, и я ценю слова его эти не только потому, что он – мой друг и мы привыкли в общении с ним находить упоение и успокоение. Не только потому, что он сегодня председатель Союза композиторов Азербайджана и имеет право больше, чем кто–либо иной, выносить такие вердикты. И не только потому, что песни, им сочиненные, охотно и бесподобно пел Рашид Бейбутов.

А потому что Васиф Адигезалов не один год жил и работал бок о бок с Рашидом Меджидовичем, аккомпанировал ему и в домашних концертах, и в гастрольных, в турне как по республике, так и по городам и весям стран зарубежных.

И наверняка лучше него особенности школы, консерватории, академии Рашида Бейбутова знать никому не дано.

* * *

Рашид Бейбутов ни при каких обстоятельствах не величал себя звездой. И не позволял так себя называть никому. Он был суперзвездой.

Но он никогда не величал себя суперзвездой и не позволял так себя называть никому. Он был скромным до щепетительности и архипорядочным человеком, исключительно уважал себя, свое искусство, свое «Я», не им самим с большой буквы раз и навсегда написанное.

– Не допускал и мысли о фонограмме,– сказал мне однажды композитор Азизага Азизов, в молодости виртуозно игравший на трубе в эстрадном оркестре и не раз аккомпанировавший Рашида Бейбутову, – и даже подумать не мог, чтоб опуститься до уровня самовлюбленных балаганных шутов, нынче доминирующих на нашей сцене.

Он был воистину велик, наш Рашид Меджид оглу Бейбутов, сын ханенде, внук ашуга, Певец с большой буквы.

И я бы очень хотел, чтоб не только сыновья мои, но и их сыновья, их внуки и правнуки тоже так почтительно, с подчеркнутым уважением и непреходящей любовью относились к голосу и искусству Рашида Бейбутова, к его имени, к его памяти.

И тогда я буду счастлив и горд, что вырастил таких сыновей.