Карабахская Отечественная: С поля боя стали приносить раненых смертоносными стальными «иглами», которыми армяне «начиняли» свои бомбы - Часть VI

«Бакинский рабочий» продолжает публикацию глав из документальной повести заслуженного журналиста Азербайджана Татьяны Чаладзе «Карабахская Отечественная: они умирали честно», посвященной азербайджанским солдатам и офицерам — защитникам своей Родины.

Читайте также:

Карабахская Отечественная: они умирали честно – ЧАСТЬ I

Карабахская Отечественная: Передовая и смертельная опасность - Часть II

Карабахская Отечественная: я возвращалась с войны - Часть III

Карабахская Отечественная: Снаряды разрывались все ближе и ближе - Часть IV

Карабахская Отечественная: «Я вглядывалась в лица ребят, которые через несколько минут пойдут в бой за родную землю…» - Часть V

Через день я узнала, что планируется развитие успешного наступления и есть план продвигаться дальше — на Сархавенд. Я поспешила продемонстрировать майору Мамедову и полковнику Шабанову мою «боеспособность»,  но,  несмотря  ни  на какие уговоры,  мне разрешили находиться исключительно «при врачах»,  и ни шагу вперед. Они не успели забыть, сколько со мной провозились после Чылдырана. Однако,  как бывало потом уже не раз,  в боевой обстановке все планы меняются.

Передовой медицинский пункт находился примерно в 500—600 метрах от места боя,  раненых привозили, приносили  на носилках,  притаскивали  на  руках.  Санинструкторы обрабатывали  раны, оказывая  первую помощь, и отправляли в тыл, в полевой госпиталь в Агдере. Но по мере того как разгорался бой в Сархавенде,  раненых было некому доставлять в медпункт. А  в бой уже вступили армянские  вертолеты,  которые  сбрасывали бомбы со стальными «иглами»,  это как заостренные гвозди, только без шляпок. Санинструкторы ушли  за  ранеными  и…  одного из них убили,  другого — ранили. Остальных раненых доставляли, как могли  — в основном легкораненые несли тяжелораненых. Начальник медслужбы ВВ майор Мамедов уже давно сбросил свой китель и ухаживает за ранеными, которых все несут и несут. Я зарядила уже вторую пленку и фотографирую, стараюсь.

Вдруг майор хватает меня за руку и говорит: «Бросай свои фотоаппараты и давай помогай мне!»  Я словно опомнилась,  действительно,  мальчишки стонущие,  кричащие,  все в крови лежат на земле,  а он мечется между ними. Я оставила фотоаппараты и склонилась над  ранеными.

И снова, в который уже раз, меня охватывает страх — ну как к нему дотронуться, он живой, в крови, стонет, плачет, зовет маму, а ведь я ничего не умею! И  вновь  мне  приходиться преодолевать  свой  ужас: во-первых,  освобождаю пространство вокруг раны,  обрабатываю йодом, перевязываю. Но это только на  словах,  на самом деле  все иначе  — чтобы добраться до раны, одежду надо или снять, или разрезать, из открытой раны удалить все видимые осколки, а когда йод коснется этого места, быть готовой к тому,  что раненый или оттолкнет тебя или, наоборот, потеряет сознание, потом наложить тампон, а затем бинтовать. А как бинтовать грудную клетку —   надо раненого приподнять на себя и, конечно, не дернуться нечаянно, когда твоя одежда начнет пропитываться его кровью. Потом надо остановить машину, которая несется в тыл за боеприпасами, и положить в нее раненых.

Дороги все обстреливаются, и машины очень редки. Тогда майор Мамедов приказывает своему водителю Таиру отвезти раненых на  служебном  «уазике». Таир был не просто классным водителем, это был парень потрясающей храбрости и добродушия, ему вполне можно было доверить раненых. Он  уехал, а нам пришлось сменить место пункта: разрывы минометных снарядов становились все ближе и ближе.

И  тут с поля боя стали приносить раненых смертоносными стальными «иглами», которыми армяне «начиняли»  свои бомбы.

Смотрю, парень без сознания, вся голова в крови, а рану не вижу, растерялась, даже заплакала. И вдруг слышу, миномет, а снаряд, когда летит, так противно шелестит, и кажется,  что сейчас именно в тебя попадет. Я схватила голову раненого и прижала к себе. И здесь, в волосах, обнаружила ранение. Стальная «игла» длиной пять сантиметров и диаметром 5 миллиметров почти полностью вошла в голову, торчал лишь кончик. Он открыл глаза, пытался двигаться, но взгляд и движения его были бессознательны. Он так и умер у меня на руках...

Стемнело, бой затих. Наши солдаты заняли Сархавенд. Вернулся из госпиталя Таир, привез еду. Рассказывал, что когда в приемном покое врачи осматривали раненых, ругались: «Ну  кто вас так мог бинтовать?!»,  — а когда раненые говорили, что журналистка из Риги, врачи уточняли: «Та самая? Вот молодец!»

После этого боя, независимо от того, попадала я в боевые действия или нет, но на позиции я выезжала не только с фотоаппаратами, но и с санитарной сумкой. Тем более что тогда же меня научили и делать уколы: майор говорит, возьми вон ту ампулу, вон тот шприц и сделай укол. Отвечаю, что, мол, не  умею, а он требует, в кино видела? Вот так и делай!

Описывая эти бои,  я не оговорилась,  называя азербайджанских  солдат НАШИМИ. После того, что я испытала,  находясь рядом с ними, подвергаясь опасности наравне с ними,  разделяя радость победы и горечь потерь, деля хлеб и воду,  я сделала в тот момент,  непроизвольно, свой выбор. Позже  пришло осознание моего выбора и более того  —  аргументированность.  А  тогда  я  стала для них своей, а они для меня  — моими. Вместе мы стали нашими. А из Сархавенда  нам пришлось отступить через пару дней.

В другом госпитале, агдамском, мне удалось найти санитара, который по совместительству как фотокорреспондент сотрудничал с районной газетой «Карабах». Он проявил пленки и отпечатал фотографии, которые я снимала в этих декабрьских боях. Я ездила по позициям и развозила ребятам фотографии.

Машина, как правило, могла добраться лишь до штаба батальона, а дальше из-за  дождей  лесные и  полевые дороги превращались в месиво,  по которому  надо было не ехать, а плыть. Или идти пешком. На ботинки налипает грязь килограммами, дорогу видно плохо и место, которое кажется более-менее твердым, на самом деле  чуть подмерзшая лужа с жидкой грязью, и ты, теряя равновесие, падаешь во всей своей красе. Грязь скользит, ноги разъезжаются, и подняться без помощи очень трудно. При падении еще надо стараться сумку держать вверх, чтобы не испортить фотоаппараты, фотографии, документы.

И вот, наконец, добираюсь до роты, в зависимости от местности командный пункт в роте может быть и в покинутом полуразрушенном доме, но в основном в палатках или землянке. Когда встречают меня, замерзшую, перепачканную, вспотевшую, поднимается суматоха. Меня сажают поближе к огню, как правило, это печка-«буржуйка»,  кто-то уже забрал мою одежду для чистки, а я, закутанная в бушлат и одеяло, пью горячий чай. И наступает самый тяжелый момент, ради чего я к ним пришла,  достаю фотографии, вся рота, кроме постовых, собирается вокруг. Ребята разбирают фотографии не только свои собственные, но и погибших друзей. На память. Мы вспоминаем снова и снова наши бои, как все было, договариваемся навестить раненых. Меня очень  много расспрашивают о Латвии, вообще о жизни. Удивительно, ребята в массе своей не говорили по-русски, а я   —  по-азербайджански, но я всегда понимала их, а они всегда понимали меня.

И не только солдаты. Однажды на середине трассы испортилась машина, я возвращалась из Физули в Агдам (тогда он еще не был оккупирован), водитель оставил меня сторожить машину, а сам на попутной поехал за запчастями.  Два часа ночи, чувствую — замерзаю, холод в буквальном смысле «пробрал до кости». Погибаю. Нет, думаю, надо что-то делать. В стороне от дороги  вижу свет, иду туда. Дом огорожен забором из веток. Стучу в калитку, никто не отзывается, а свет горит во дворе, перед входной дверью. Что делать? Перелезла через забор, подошла к дому, стучу уже в дверь…

Но  вот  дверь  открылась, выходит аксакал, смотрит на меня, а время уже  три—четыре  часа ночи.  Рассказываю ему, что я журналистка из Риги, заблудилась. Он молчит, смотрит. Потом рукой показывает — заходи, мол. Провел в комнату, показал кровать и вышел. Проснулась около восьми часов утра, выхожу из дома, а там меня уже ждут женщины. Одна из них,  соседка, единственная, кто говорит по-русски. К ней подошел хозяин, и она перевела, что аксакал, мол, спрашивает, зачем я к нему приехала, что мне надо? Я рассказала все о себе, и они обрадовались, что я просто гость. Видимо, в тяжелых ситуациях люди понимают друг друга сердцем.

* * *

Приближался Новый год, я стремилась в Ригу, где меня ждали моя мама и моя дочь. Я не могла избавиться от ощущения, что я уже совсем не такая, как  раньше, чувствовала себя совершенно другим человеком — я погрузилась в эту войну полностью. Все мои душевные переживания и импульсы  проходили  прежде всего через ЗНАНИЕ ВОЙНЫ.

На войне каждый прожитый день идет за три дня, каждая неделя — за три недели, каждый месяц — за три месяца. Для меня и тех, кто был вокруг, время слилось в одну бесконечную цепь —  выжить и «прорваться». Мне даже трудно объяснить тогдашнее значение слова «прорваться». Пожалуй, это означало  заставить себя не чувствовать холод, голод, физическую боль. В моем сознании и атмосфера вокруг была в одном — ничего, прорвемся! Моя жизнь уже не существовала во времени, она происходила  в событиях, явлениях и их последствиях.

Перед  самым  Новым годом я вернулась в Ригу. Атмосфера вокруг меня была неоднозначной,  на официальном уровне мне устроили обструкцию, старались не замечать и не общаться со мной. Мои старые  знакомые при встрече пожимали плечами и отворачивались. Но поскольку я еще в то время оставалась главным редактором газеты «Латвияс лайкс», определенный круг общения у меня все-таки сложился. Во-первых, это были мои мама и моя дочь,  сотрудники  газеты,  во-вторых, один—два моих самых близких друга.

Мои родные и близкие были рядом со мной, потому что они меня любили и, конечно, верили в меня, а сотрудникам в то время было просто некуда податься, хотя многие пытались меня понять и искренне поддерживали. Газета выходила более-менее регулярно, я продолжала печатать свои репортажи с фотографиями из Карабаха, мне продолжали подбрасывать записки с угрозами, в общем, все были при деле. Однажды раздался телефонный звонок, и мужской голос пригласил к телефону Татьяну ханум: «Вас беспокоит председатель «Азери», общества азербайджанцев в Латвии, Алипаша Насирли...»

Алипаша познакомил меня с  азербайджанцами, которые по разным причинам в свое время покинули родину, обжились здесь, в Латвии, но никогда не забывали об Азербайджане. Горе, пришедшее на родную землю, сплотило их сначала в произвольно созданную «азербайджанскую диаспору», а позже в национально-культурное общество «Азери», официально зарегистрированное в Министерстве юстиции Латвии. Как и везде, любое общество состоит из отдельных личностей, неравнодушных.

Эльхан Исмаилов, трое детей, с материальными трудностями, но если кто-то заболеет, он возьмет просто цветы и навестит больного, а если сам не сможет, то найдет, кому поручить. Когда в Латвии была советская армия и там попадались солдаты-азербайджанцы, обязательно находил их, ездил по частям, заботился. Адиль Рагимов разыскал в Латвии дочь Виктора Серегина — летчика вертолета, который погиб 28 января 1992 года при эвакуации жителей Шуши в Агдам. Адиль не только устроил праздник для дочери и внучки героя, но и постоянно заботится о них. Зейналдаи Гасанзаде — ему уже больше семидесяти лет, он всю свою жизнь горит служением своему народу и, хоть и пенсионер, старается участвовать во всех мероприятиях общества. Адыгезал Мамедов, председатель Совета старейшин общества «Азери», несмотря на два инфаркта и свою деловую деятельность, он — президент фирмы «Тебриз», тратит все силы и свободные средства на деятельность общества.

Алирза Гусейнов — президент фирмы «Меркурий ЛТД» —  в такое тяжелое время  строит в Азербайджане, в Бейлягане, кирпичный завод, то есть вкладывает деньги в производство, да еще какое. На сегодняшний день производство кирпича для Азербайджана имеет стратегическое значение, ведь придется все строить заново после войны... Однажды я рассказала ему об одном солдате — Натике Самедове. Во время боев он получил осколочные ранения, и ему по локоть оторвало левую руку. Но Натик отказался принять инвалидность, вернулся на фронт в родную часть. И Алирза Гусейнов пригласил Натика в Ригу для протезирования,   все  расходы взяв на себя.

Я написала об этом потому, что не каждый может любить свою Родину, оставаясь на ее земле или находясь вдалеке.

Еще из  общества  «Азери»,  Азизага Мирзоев, человек, который взял на себя заботу о группе раненых, лечившихся в соседней Эстонии. Они улетали обратно в Баку через Ригу, так Азизага не только устроил всех в гостиницу, но и позаботился о том, чтобы никто не остался голодным. Заур Иманов — человек честный, чистый, эмоциональный, с обостренным чувством справедливости — не позволит, чтобы при нем обидели слабого, не один раз приходивший мне лично на помощь. Он очень мужественный человек.

Все эти люди, непосредственно видевшие результаты моей работы, приняли меня в свое общество с трепетным доверием. Позже, не считаясь с расходами, поехали в Азербайджан, в Баку, ходили по кабинетам и решали вопрос моего трудоустройства. Они не оставляли меня и мою дочь в самые тяжелые для меня моменты — ведь иногда дело доходило до элементарного  — они не давали мне умереть с голоду. Это происходило уже потом, после того как меня окончательно лишили возможности работать журналистом в Латвии. Не правда ли, странно, до тех пор, пока я не стала писать про Азербайджан, я была желанным работником,  особенно   среди латышских изданий,  хотя с русскими «прокоммунистическими»  газетами у меня как раз не получалось по моим политическим взглядам. Но, тем не менее,  всегда  предложений о сотрудничестве была масса,  однако  как только я открыто напечатала материалы о войне в Азербайджане, с фотографиями и аргументами, сразу превратилась в изгоя. Мои материалы стали «неактуальными», и я сама,  как говорили,  «вдруг потеряла талант».

Азербайджанцы  из общества «Азери»  фактически спасли меня как личность, они не дали мне замкнуться в своем горе, а, наоборот, поручали мне работу от имени общества, официально выплатили пособие. А Алипаша  часто приглашал меня с дочерью в свою семью, к его жене и детям. Всегда помнил о моем дне рождения,  дне рождения моей дочери и даже моей мамы.

Все вместе  они дали мне понять, что кроме тех, для кого я превратилась в кость в горле, есть и другие люди,  кому моя работа необходима как воздух. Примерно таким вот образом я превратилась в «героя Матросова», идущего на прорыв информационной блокады. Ценой своей судьбы.

Татьяна Чаладзе

(Продолжение  следует)

Фотографии взяты из фотоальбома Т.Чаладзе «Война в лицах».